Нашествие - [19]

«Талант», — с уважением подумал ротмистр Савельев, для которого контуры мира уже начали смягчаться, плыть.

— Я… Н-н-не знаю… — Шишкин взвесил в руке пистолет. — Это… как-то… того.

— Ну? Слабак? — прицепился Мишель. — Отвечай! Тряпка? Баба?

— Решай. Пока он со стола не кувыркнулся. — Савельев добродушно-пьяно указал на шатавшегося Алёшу, который всё сжимал ладонями яблоко, а оно всё норовило скатиться с головы:

— Ну…

— Ну-у не зна-аю, — прогудел Шишкин, таращась на пистолет в своей руке. Точно не понимая, что это.

— А, да что с него взять! — Алёша Ивин спрыгнул со стола, чуть не приложившись лицом. — Книжный червяк.

Опрокинул в себя остаток вина. Отшвырнул бутыль в тропические губернаторские заросли — только листья с шорохом качнулись. Хапнул из вялых рук Шишкина пистолет:

— Митька, полезай.

— Я?

Но Мишель уже тащил его и подталкивал. Шишкина водрузили на стол.

— Савельев, держи его за ноги! — науськивал Мишель.

Митя на столе кренился и переступал, того и гляди свергнется. Савельев бросился к нему, схватил за голени.

Алёша поднял пистолет.

— Стой, чёрт!

Митя с помощью Савельева сумел принять более или менее прямую стойку.

Но теперь водило пистолет. Рука Алёши качалась. Сам же он был уверен, что всё прекрасно, рука тверда, а качается всё остальное: стены, жирная зелень в кадках, Мишель, бильярдный стол, Савельев, Митя.

— Стреляй уже! — надоело Мишелю. — Ну!

«А, — топтался Алёша, — теперь что там делать надо. Нажать?» Палец, как слепое самостоятельное существо, ощупал скобку, железный клычок. Согнулся. Крючок не поддался. Алёша не ожидал, что спуск такой тугой. Он держал пистолет впервые в жизни. Целиться он уж забыл. Соображал только: надо спешить. Надо успеть. Пока Мишель не заорёт своё: «Ты что — тряпка? Баба?» Жать. Сильнее. Ну же. На!

Выстрел бахнул, обдав пороховой гарью. С потолка на Мишеля посыпалась штукатурка. Митя стоял как стоял: с Савельевым, вцепившимся в его ноги.

Алёшу за запястье держал Бурмин. Лицо его подёргивалось. Пот катил по лбу градом. Тяжёлое дыхание заставило Алёшу задержать вдох, отпрянуть, поморщиться. Тянуло смрадом. Но сам Алёша был так пьян, что ни в чём не был уверен.

Бурмин разжал пальцы. Рука Алёши безвольно упала. Выронила пистолет.

— Идёмте, — потащил его за собой Бурмин. — Вам хватит.

Алёша испуганно потирал запястье.

Бурмин качнулся.

— А, да и вы недурно заложили, господин Бурмин, — усмехнулся Мишель.

Бурмин бросил Шишкину:

— Митя, и вы здесь. Зачем?

Но вынужден был схватиться за край бильярдного стола. Тяжёлый пустой взгляд смотрел в никуда.

— Во натрескался! — заорал Мишель, хлопнул себя по коленям. — Ай молодец!

— Господа, может, ему дурно?

— Ему? — в восторге схватил бутылку Мишель. — Кретин! Ему — преотлично!

Он стукнул бутыль на стол перед Бурминым. На лице его проступил злой восторг.

— У меня появилась идея, госпо…

Не успел он договорить, как Бурмин повалился, сбив бутылку. Она треснула об пол. Шампанское зашипело, растекаясь.

— Бля… — уронил кто-то.

Все умолкли, пьяно собирая глаза.

Бурмин лежал на боку.

— Господа… — негромко начал Митя.

Как вдруг Бурмин перевернулся, выпрямил руки.

Не понимая почему, все трое отпрянули, толкаясь.

Вдруг всё тело его распрямилось, как дуга щёлкнувшего капкана. Взвилось в сторону окна. Треснула рама. Зазвенели осколки. Стало тихо.

Савельев громко икнул, встряхнув плечами.

Двери растворились в обоих концах сразу: на шум выстрела бежали лакеи. В распахнутом проёме был виден губернатор — он шёл быстрыми широкими шагами. Лысина в седом венчике была багровой.

— Что за безобразие! — старческим высоким голосом крикнул он. — Что за безобразие вы устроили в моём доме?!

…Потом они, конечно, протрезвели, но и тогда ни один не рискнул, боясь получить в ответ пригоршни «баб», «слюнтяев» и «тряпок», спросить остальных: «Что это такое было?» В конце концов, все в тот вечер были очень пьяны. А пьяным, как известно, мерещится.

Маменька и сёстры ждали в карете. Лиза танцевала последней, туфли достались таким образом ей — а с ними и фейерверк: она вышла с толпой на террасу. После душной залы здесь было зябко.

Невидимые ракеты шипели, взвиваясь. Лопались. Поднятые лица окрашивало то зелёным, то красным, то мертвенно-белым. В небе сыпались красные, зелёные каскады. Медленно падали. Крутились, сыпля искрами, колёса. Все ахали. Господа обменивались оценивающими замечаниями. Лиза не смотрела на фейерверк. Она смотрела на хвостатую звезду поодаль. Единственную настоящую среди этих, за которые было китайцу в Москве плачено, говорят, несколько сотен рублей. Комета как бы поглядывала на чужаков в своём небе. Будто выжидала чего-то.

Будто что-то обещала.

И это смутное обещание волновало Лизу до глубины души.

Рука обвила сзади талию. Горячая ладонь чувствовалась сквозь платье. Шею обдало душным винным запахом, ухо защекотали усы:

— Лизавета Иванна, — а дальше шёпот слился в пьяное горячее «пых-пых-пых».

— Вам не стыдно, Савельев? — Лиза не повернулась.

— Не стыдно, — не обиделся офицер. — Я положительный.

Она повернулась, и губы её тут же впечатались в… — казалось, к ним присосался мокрый колючий моллюск, и он пах вином. Лиза опустила голову, чтобы он отклеился.