Наша прекрасная Александрия. Письма к И. И. Каплан (1922–1924), Е. И. Бронштейн-Шур (1927–1941), Ф. Г. Гинзбург (1927–1941) - [53]

Ю. А. Филипченко выступал на съезде зоологов в Киеве, был очень подавлен общим настроением съезда, чувствовал недомогание еще в Киеве и уехал оттуда с братом ранее окончания заседаний. Говорили, что у него грипп. Вернувшись сюда, он принялся сеять опытную пшеницу в Петергофском Естественно-научном Институте, сеял в течение трех дней, причем в последнюю ночь, проведенную в Петергофе, жаловался на бессонницу, а в следующий день почти все время сидел, жалуясь на слабость и головную боль, и более наблюдал за посевом, чем сеял сам. В этот день в Институте должна была быть «комиссия по чистке». На ее заседание Ю. А. не пошел, а уехал в Ленинград. Потому что к вечеру температура поднялась у него выше 38,5 градусов.

Это было 17 мая. А в ночь с 19 на 20 мая он скончался от стрептококкового менингита. Очевидно, произошло всасывание гриппозной инфекции по нервным стволам в направлении головного мозга. Вы знаете, с покойником я не был близок, – он был человеком других настроений и доминант, притом очень самоуверенный и самодовольный. Он не понимал и осуждал мое сотрудничество с коммунистами. В свою очередь, я не терпел в нем фарисейское самодовольство и самоуверенность безапелляционных суждений о прошлом и настоящем, при вполне очевидном незнании и непонимании прошлого и настоящего.

Хороший зоолог, прекрасный работник в области генетики, он был совершенно необразован и по-детски малосмыслен во всех прочих областях, что не мешало ему высказываться с совершенной категоричностью по каким угодно вопросам. Это было для меня очень противно, и я не скрывал этого. Независимо от всего этого утрата Ю. А-ча – чрезвычайное лишение для университета и для Петергофского Института.

Ну, а как Вы? Что делаете и как предполагаете провести лето? Передайте мой привет (поклон) маме и семье Вашей сестры.

Кланяйтесь также Н. П. Резвякову.

Жму Вашу дружескую руку. А. Ухтомский

8

15 июля 1930

Дорогая Фанечка. Со мною вышел скандал, и оттого я так долго Вам не пишу и не отвечаю невежливейшим образом на письма. Дней уже двадцать тому назад, собираясь в университет на заключительную лекцию отъезжающим студентам, я грохнулся в обморок, а потом довольно тяжело заболел с подъемом температуры до 40,2. Это произвело довольно большой переполох, так как у людей не остыло еще впечатление от неожиданной смерти моих товарищей по студенчеству и по дальнейшей службе на факультете: Заленского и Филипченко. Собственно, было бы наиболее остроумным и находчивым с моей стороны последовать за ними, и люди настроились на ожидание такого остроумия с моей стороны. Но дело зависело не только от моего желания остроумия, а еще от «независящих причин», и поэтому ансамбль нарушен, и я вот поправляюсь и могу наконец написать Вам. В конце концов заболевание оказалось рожистым воспалением правой ноги. Откуда я заполучил эту вещь, не могу догадаться. Это ведь стрептококки особого вида, так называемые стрептококки Фенисона. Впрочем, всяческих инфекций вокруг нас – в трамвае, на улице, в университете – сколько угодно. Нога моя еще не оправилась, но я теперь могу сидеть у письменного стола, чего не мог делать еще несколько дней назад: опускание ноги вниз вызывало в ней значительную боль, которая теперь гораздо меньше, при всем том, что в области икры держится очень упорный инфильтрат, краснота и опухоль, а спереди на голени – гнойник. Вчера я получил от Вас книжку Короленко, за которую приношу Вам сердечное спасибо и самое теплое рукопожатие. Эта посылочка меня очень тронула. Буду теперь подробно читать и размечать этот важный этнографо-психологический материал, собранный таким тонким и чутким наблюдателем, как покойный писатель. Что сказать Вам по поводу Комакадемии? Я могу, в сущности, говорить лишь о моей «интуиции», ибо каких-либо точных данных у меня нет. А если доверять моему чутью и интуиции, то мне кажется, что прием Вас в Комакадемию возможен и не труден при настойчивости с Вашей стороны. Стучитесь в двери, толкитесь, не опускайте рук: «всяк бо просят приемлет, и толкущему отверзется». Тут нужна вера, темперамент и настойчивость, дабы и люди наконец поверили Вам, что Вам нужно там быть по смыслу вещей! Во мне какая-то внутренняя убежденность, что Вас примут туда при настойчивости. А Вам мой совет опять и опять: из Ваших еврейских черточек некоторые нужно позатормозить, тогда как другие усилить! Аристократизм надо ослабить до крайности, а энтузиазм и настойчивость надо очень усилить! Очень желаю Вам, чтобы Вам удалось овладеть собою в этих направлениях. Это серьезное дружеское пожелание мое Вам! Сейчас я позволяю себе заниматься вкусными для меня вещами. Читаю по утрам, пока мысли свежи, работы по теории чисел. Это удивительная область, где математика соприкасается вплотную с философией. Меня влечет в эту область очень давно, с Академии; мои искания касательно физиологических доминант связаны с устремлениями в эту прекрасную область. Но вот несчастие: самым-то главным и вкусным приходится заниматься урывками, пользуясь, например, счастливым случаем, когда болен или в тюрьме, и благодаря этому – свободен от требований присутствовать на разных «заседаниях» и «говорениях»!