Наш знакомый герой - [13]

И как же он, Гусаров, сможет удержать их в памяти людей? Сам-то никогда не забудет, но чтобы и другие не забыли? Какие  э п и т е т ы  можно употребить в применении именно к  э т и м  двум старикам?

Семенов знает вся и всех. Тридцать лет напряженной литературной жизни, да и до этого жизнь Семенова была крутой, размашистой. С кем он только не был знаком, о чем только не мог рассказать! Но — устно! Описать свою жизнь так и не удосужился. Минуты складывались в часы, часы в дни, дни в недели, месяцы, годы. И годы эти ухлопывались на то, чтоб помочь все новым и новым поколениям писателей. И не только научить их писать. По ходу дела Семенов учил молодежь думать, да что там думать — жить! Со стороны жизнь Семенова могла бы показаться растранжиренной впустую. Ну а если вспомнить о том, что не все те, с кем он возился, оказались людьми благодарными… Иногда, под горячую руку, Семенов клялся, что займется книгой воспоминаний, книгой своей жизни… И ведь кого он только не знал! От Зощенко до Шукшина. Но приходил способный молодой человек, и книга откладывалась. Эпитет для Семенова? Наверное — щ е д р ы й. Вот именно. Точнее не скажешь. Ну а как определить одним словом Елену Леопольдовну? Что главное в ней?

Отцом Браунинг был английский промышленник. Родилась и воспитывалась она лет до семи в Англии.

Потом отец вынужден был вернуться по делу в Россию, где вскоре и умер. Русская мать предпочла остаться на родине.

Окружение Елены Леопольдовны с самого детства было лучше некуда. Со смехом вспоминала она свою чопорную гувернантку:

— Больше всего мисс Сьюзи боялась, что я вырасту такой же растрепкой, как Аничка Горенко. Зря боялась, милая старушка. Анички Горенко из меня не получилось. Зато на всю жизнь остался высокий образец. Немногим так повезло.

Да, в этом Елене Леопольдовне повезло. А потом, как и у всех, пошли страшные потери. Муж и сын на войне. Приемный сын — от тяжелой болезни. Сама же Елена Леопольдовна перенесла блокаду, голодала и холодала, жгла мебель и даже книги, ходила за водой на Неву. Выжила.

Она могла бы многое рассказать и даже написать о своей жизни, но, очевидно, гордость не позволяла ей взяться за перо. Слишком высоким казался ей самою же выбранный образец. Писать — дело Анны Ахматовой, Браунинг же могла только служить тем, кто пишет.

Ее жизнь, несмотря на все потери, никогда не была пустой и незанятой, ей нравилось быть проводником культуры меж поколениями. Она любила молодость и талант. Казалось бы — просто перепечатывает вашу рукопись. А на самом деле — дисциплинирует ваш ум, чувства, даже внешний вид, манеры.

Подтянутая, осанистая, четкая в движениях старуха. Старость ее не была безобразной, наоборот, действовала как-то даже утешительно: вот какой можно быть даже в восемьдесят. Разумные люди понимали — чтоб быть такими в старости, надо начать сегодня.

Итак, эпитет для Браунинг… Да вот, пожалуй, — ж е н с т в е н н о с т ь. Да, Браунинг была женственна, несмотря на свой обычный резкий тон, каркающий голос, пергаментную кожу и усы под носом.

Итак, эпитеты были найдены. Но вот… только не сейчас бы они умирали, старики. Ну хотя бы не завтра, не нынче, даже не на будущий год. Уж как-нибудь, но потом. Когда-нибудь.

* * *

— Уж как-нибудь, но потом. Когда-нибудь, не сейчас, — говорила Горчакова уже в машине.

— Я тоже подумал об этом. И как не подумать, если ты такое ляпнула. Язык у тебя как помело.

— А, брось… Ты же знаешь их. Они совершенно спокойно думают о смерти.

— Конечно, теперь ты будешь оправдываться.

— Я не оправдываюсь. Я знаю. Уже семь лет, как Елена Леопольдовна ждет.

— Значит, то, что говорили о ней, — правда?

— Правда. Она узнала диагноз и с тех пор перестала ходить к врачам.

— Да-а… Тебе никогда не хотелось влезть в ее шкуру?

— Нет. Я знаю о ней то, что она хочет, чтоб я знала… А на большее не имею права.

— Своих не трогаем?

— Своих не трогаем.

Гусарову вначале показалось, что во время затянувшегося молчания он читал эти стихи про себя. Выяснилось — вслух.

Прозаик прозу долго пишет.

Он разговоры наши слышит,

Он распивает с нами чай.

При этом льет такие пули!

При этом как бы невзначай

Глядит, как ты сидишь на стуле.

Он, свой роман в уме построив.

Летит домой не чуя ног

И там судьбой своих героев

Распоряжается, как бог.

То судит их, то выручает,

Им зонтик вовремя вручает,

Сначала их в гостях сведет,

Потом на улице столкнет,

Изобразит их удивленье.

Не верю в эти совпаденья![1]

Горчакова хихикнула и жестоко-прозаически припечатала: «Сиди, прозаик, тих и нем. Никто не встретится ни с кем!»

— Не «не встретится», а «не встретился»!

— И не встретился тоже. Кстати, а куда это мы едем? А, знаю. Мы едем к Новоселову. Мы едем к Ленке, да?

Получалось, что они и впрямь ехали к Новоселову. А куда же еще — если как следует подумать.

— Я сто лет не видела Ленку. Вначале еще звонила ей, но она… В ней есть какая-то гордяческая независимость. Считает нас птицами высокого полета, дура. Кстати, а сколько же лет их сыну?

— Сыну? Сыну… да двадцать с хвостиком, черт побери. Если он похож на Новоселова, то должен быть совсем взрослым мужиком.

— Если похож.

— Если похож.