Наш знакомый герой - [11]

— Я написал ему: «Уважаемый Константин Сергеевич! Ваше знаменитое «не верю» произвело на меня впечатление, но ничего не могу поделать с истиной, которая заключается в том, что я лично знаком с прототипами этих героев, как знакомы с ними и Вы сами, так как до этого присылали в редакцию письма с похвалой в их адрес. Не боги, знаете ли, обжигают горшки. С уважением — Семенов».

— О боже мой! — фыркнула Браунинг. — Будто ваш Кугаркин знает, кто такой Константин Сергеевич!

— Кугаркин знает все, — отрезал Семенов и расхохотался.

— Я б ему такое ответила… Впрочем, я не редактор.

— На ваше счастье, — смиренно уточнил Семенов.

— И несчастье литературы… Вот посмотрите, до чего дописались. И всего-то десять, нет, двенадцать строк, видите? Называется «Красное золото». Речь может идти о чем угодно, но в данном случае — о свекле. И вот на такой малюсенькой площади свекла названа: просто свекла, красное золото, ценный продукт, сахарная кладовая, домашняя аптека, эликсир жизни. Это, кажется, еще не все. Явно же, учитель стилистики, выпустивший в жизнь такого журналиста, гордится своим учеником. Столько стиля вокруг свеклы. Но я-то хочу знать о свекле, а не о стиле отличника. Хороший стиль — это точность информации, а не выкрутасы вокруг пустяка.

Мужчины рассмеялись. Браунинг вечно преподносила им такие уроки стилистики. Легко смеяться над другими. Но Гусаров хорошо помнит пометки старухи на страницах своей рукописи, которую она печатала. Он не разорвал и не сжег эту рукопись, чтоб она лишний раз напоминала ему тот давний стыд и мучения. Каждая «грустинка» в глазах героя, каждый «старик» в диалогах молодых людей, каждое «в даль», куда мчатся герои… Наверное, читать заметки Браунинг на полях своей рукописи намного стыдней, чем оказаться при народе без штанов. Но тогда Гусаров выдержал свой позор. Как потом признала сама Браунинг — выдержал в блеском. «Но как хранить улыбку, когда под ребра бьют?»

— А вы, когда работали с Ивановым, вы, Елена Леопольдовна, знали, что мы с Женькой послужили прототипами? — спросил он.

— Я старая машинистка. Всего-навсего. Чего вы от меня хотите? — Не желала она говорить на эту тему, не желала. Потом, однако, сжалилась: — Я вас, конечно, узнала, хоть он и разукрасил вас, как на продажу. А вот остальные не узнали, а если узнали, то сочли за шаржи. У них в башке вместо свеклы — красное золото.

Браунинг вдруг замолчала, прислушиваясь, потом буркнула:

— Вот и Евгения.

Гусаров ничего не слышал, но в чутье Елены Леопольдовны можно было не сомневаться. Не дождавшись звонка, старуха открыла дверь.

Горчакова вплыла павой. И что это была за Горчакова! На ней было нечто цыганское в полоумных расцветках. Волосы ее были выкрашены в иссиня-черный цвет и завиты на манер негритянских, щеки нарумянены, как у клоуна. А к макушке она пришпилила пару бубенчиков, которые позванивали при ходьбе.

— Ну, ты даешь! — обрадовался ей Гусаров.

— Боже, неужели твой несносный актеришка сделал тебе предложение и вы счастливы, как пара голубков? — спросила Браунинг.

— Нет, мы не поженились, — спокойно отозвалась Горчакова, — вернее, все это случилось наполовину.

— Как — наполовину? — удивился педант Семенов.

— Он женился, а я вот опять с вами, — самодовольно отчеканила Горчакова.

— А я что говорила! — выказала женскую слабость знать все наперед Браунинг. — Это с самого начала была какая-то дичь. Актер! С ума сойти!

— Я бы просила вас, Елена Леопольдовна, не быть столь категоричной. Актеры — святые люди. Слишком дорого им обходится тяжкая актерская сотня. И вообще их жизнь оплачена такими страданиями и лишениями… Вы же сами учили меня не прибегать к стереотипу, а теперь обобщаете — актеры… Есть актеры и актеры…

Гусаров только глаза успевал переводить с одной на другую. Что это у Женьки за высокий стиль? От кого научилась? И почему Браунинг не выказывает недовольства, а наоборот, вроде как удовлетворена словами своей воспитанницы? Или она, как и сам Гусаров, понимает, какое крушение потерпела Женька на самом деле? Ведь она была влюблена в Усольцева не на жизнь, он знал это. Просто научилась скрывать боль. Ладно, потом пусть поплачется. А сейчас его интересовало другое.

— Ты читала? — спросил он.

— Да.

— И что ты подумала?

— А что я могла подумать? Дружеская рука с того света — вот и все. И, как всегда, Новоселов был очень кстати… Без него я бы…

— Значит, Новоселов? Вот и я говорю — Новоселов.

— А кто же еще?

Как ни хмурилась Браунинг, они вернулись к прежней теме. Семенов опять рассказал все, что знал об Иванове, описал его внешность и манеру говорить. И даже добавил нечто.

— Мне только несколько странно, — добавил он, — что все морские дела в романе написаны как-то смазанно… Так писать о море может человек, который знает о нем из литературы.

— Или тот, кто слишком хорошо знает море, — прокаркала старуха Браунинг. — Моряк скажет: «Море как море, Сингапур как Сингапур…»

— Новоселов не любил описательности, — вспомнил Гусаров. — Он терпеть не мог людей, которые для знания жизни каждый день меняли профессию. Он считал таких бичами и бездельниками. Его интересовал сам человек, и прежде всего человек. Терпеть не мог придумывать героям профессию. Считал, что дело не в этом. Так что ваше замечание, Николай Иванович, льет воду на нашу мельницу.