Наш знакомый герой - [10]

— Помню, — сказал Семенов. — И даже помню свое ощущение от них. Я, если ты помнишь, сказал тебе, что вижу за ними судьбу. И будущего большого писателя. А ты сказал, что будущего уже нет. В рассказах чувствовалась крепкая рука… нет, не рука, а сердце, характер. Рука оставляла желать лучшего. Все было так несобранно, хаотично, сумбурно. Но это именно тот сумбур, из которого могла образоваться истина. Сколько же ему было лет?

— Двадцать семь.

— Всего лишь? Мне показалось, что он намного старше. Такой был в нем опыт, понимание… Двадцать семь, двадцать семь… Несомненно, погиб писатель.

— Да погиб ли? Ведь тогда, когда я его знал, романа не было, а теперь, когда роман есть, ясно, по крайней мере мне, что автор — он. Повзрослевший, поумневший, но Новоселов.

— Иванов, Андрюша, Иванов. Я с ним много разговаривал, работал. В бухгалтерии есть паспортные данные. Он не подставное лицо, он, несомненно, и есть автор. Да вот спроси хоть у Елены Леопольдовны.

— Отвяжитесь от меня с этой «Львиной долей»! Что вы все ко мне пристали? Я просто машинистка на пенсии! Машинистка я! — закричала старуха Браунинг. Она, конечно, придуривалась. Не была она просто машинисткой. Все, у кого хватало ума и вкуса когда-то очароваться старухой Браунинг, никогда в ней не разочаровывались. Надо было однажды осмелиться поверить ей, чтоб потом понять — именно ей и надо верить. А уж те, кого она любила, знали — ей надо верить даже больше, чем порой себе самому.

Старуха была не только честна до патологии, но она еще сохранила в себе способность быть заинтересованно-честной с собой и другими. Она не признавала не только лжи, она не признавала даже умолчаний о правде. Этому учила и молодежь. Из-за этого-то Елена Леопольдовна была  с т а р у х о й, а не старушенцией, не божьим одуванчиком, не «типичной интеллигенткой». Она всегда кричала, что «типичных интеллигентов» вообще не бывает, так как сама интеллигентность подразумевает не типичность, а как раз своеобычность. Старуха вообще ненавидела ярлыки, при том, что сама была довольно максималистична и любила ярлыки вешать. Но это были ее  л и ч н ы е  ярлыки, не общие. Оправдывало ее то, что даже после отвратительного, на ее взгляд, поступка человека она, отнегодовав свое, была способна забыть об этом поступке, ежели он был исправлен другим поступком. Она воевала против дурных деяний какого-то лица, но не против самого лица.

Разговор об авторстве «Львиной доли» ей почему-то не нравился. Она все время сворачивала на другое, и Гусаров понял, что лучше ее не злить. Тем более, что являлся гостем. Семенов же не разъяснил ему сути вопроса, только еще больше все запутал. Он уверял, что не может сомневаться в авторстве Иванова, потому что тот проделал большую работу по редактированию вместе с Семеновым практически у него на глазах. Поправки, внесенные при доработке, ни по смыслу, ни по стилю не отличались от ранее представленного материала. Но что же все это значит? Переселение душ, что ли?

Свою малопочтенную личность, выведенную Ивановым (Новоселовым?), Гусаров узнал сразу. Уж он-то изобразил бы себя пожестче, без щедрой романтической подсветки, которая выделяла и освещала важное и лучшее и прятала в густую тень не такие уж мелкие недостатки. Хотя и в романе получился парнишка-кипяток, все время поступающий неадекватно событиям, дергано-кореженый, хоть и полный благих намерений. И был постоянно сопутствующий герою эпитет  д о б р ы й. Теперь, через столько лет, Гусаров и сам стал догадываться о своей доброте, которую много лет скрывал от других и даже от себя самого. Наверное потому он так поступал, что в его далекой дикой юности маску доброты открыто носили лишь добряк-пахан, добрая тетя — скупщица краденого и совсем уж добренький насильник, рыдающий под жестокий романс. Хорошенькая галерея добрых людей! Иванов, как Гомер, не поскупился на эпитеты. А про Горчакову? С е р ь е з н а я, видите ли. А ведь чуть подумай — и правда, серьезная. Сам бы Гусаров до такой точности в отношении Женьки не додумался, потому что и не думал на эту тему. Нельзя писать о лучших друзьях, о жене, о ребенке. Нельзя — и все тут. Ведь, с одной стороны, знаешь о самых близких слишком много, более чем достаточно, с другой же — именно потому слишком мало. Настоящие герои получались у Гусарова так: берешь кого-то совсем далекого и круто разбавляешь его самим собой, в себе самом ищешь темные и светлые краски. Без своей доброты нельзя написать даже злодея — он будет ходульным, а потому неубедительным.

— Читатели возмущены вашими с Горчаковой образами, — сказал Семенов, будто подслушав мысли Гусарова. — Они пишут, что из таких людей, как вы, писатели не получаются. Гражданин Кугаркин так и заявил в письме к Иванову, — Семенов стал в позу и, кокетничая своей безукоризненной памятью, явно без ошибок процитировал: — «Эти так называемые писатели в кавычках есть хулиганы и подонки нашего общества. Не верю, товарищ Иванов, не верю!»

— И что же вы ему ответили? — Гусаров дал Семенову возможность повторить какую-то свою остроту, которую тот, конечно же, заготовил.