Наш Современник, 2007 № 07 - [4]

Меня проводили в ее палату. Мама виновато улыбнулась:

- Вот и оторвали тебя от дел…

- О чем ты? Тебе больно, мама?

Она снова улыбнулась, оставив глупый мой вопрос без ответа. Я взял ее руку - она была живая и теплая. Наткнулся на пульсирующую жилку на запястье. Погладил. Захотелось заплакать.

- Все будет хорошо, мама!

- Не знаю… Хотелось бы.

- А ты верь. Верь!

- Стараюсь.

Маленькая седая головка на белой подушке. Надо же, как усохла за какой-то месяц. Мы приезжали тогда на день рождения отца - мама сноровисто накрывала на стол, и казалось, такой, неугомонной и ловкой она будет вечно.

- А где, мам, отец?

- Через палату. Придет, сядет рядышком. Возьмет руку - молчит, молчит, а потом скажет: "Как мы с тобой хорошо жили". А у самого слезы… Я ведь не за себя, за него больше боюсь: как он без меня? - почти ведь не слышит уже.

- Что у него?

- Кто знает? Последнее время он все мучился, что пописать не может, а теперь говорят, рак. Вроде бы как мочевого пузыря…

- О, Господи! А сама-то как угораздилась?

- Как-как? Знала бы, где упасть… Его недели полторы назад сюда положили. Я каждый день к нему бегала - ну и набегалась. Возвращалась третьего дня от него из больницы - все о нем думала. И о тебе - тоже. Чего, думала, они к тебе так пристали?

- Откуда узнала?

Глаза ее сердито сверкнули:

- Что я, газет не читаю? Нашел от кого скрывать!

- Лучше бы ты их не читала. Отец знает?

- Нет. Я те номера от него спрятала.

- Ну вот, сама такая же, а на меня сердишься.

- Не сержусь вовсе. Боюсь просто. Они ведь что репей - не отлипнут… Вот шла я, значит, и все думала, думала. До того в себя ушла, что и под ноги смотреть перестала. Как раз возле бывшего райкома поскользнулась и шлепнулась. Хотела встать - боль дикая. Хорошо, место людное - подбежал народ. Видят, что старухе не встать, "скорую" вызвали. Ладно, что теперь об этом? Иди с отцом хоть поздоровайся.

Я пошел. В сумрачном коридоре наткнулся на заросшего седой щетиной старика в клетчатой байковой рубахе и синих тренировочных штанах.

- Здорово, Серега! - бросился он ко мне.

- Батя, ты? - не узнал я в исхудавшем всклокоченном несчастном человеке своего всегда гладко выбритого и аккуратненького родителя. - Прости, отец. Но опять же богатым будешь - пенсию, глядишь, скоро прибавят.

- Чего-чего?

- Здравствуй, папа! - прокричал я ему на ухо.

- А ты не кричи, я не глухой. Про мать слыхал? Вот какая беда! Мать лежит, а мы ведь с ней так хорошо жили.

Я поразился выражению его лица - благостно-торжественному, необычайно серьезному и одновременно печальному. "Хорошо - это как? - спросил себя я. - Ну, понятно, что не в смысле богатства, зажиточности, чего у них никогда не было, а душа в душу - вот, наверное, как". Этим и гордился сейчас отец, и горевал оттого, что тень беды легла, покусившись на хорошее их житье-бытье.

Отец взял меня за руку и повел к матери. Он сел у нее в изголовье. Зимнее окно давало совсем мало света, добавляя новые мрачные краски в картину горя и безысходности.

Мы сидели и молчали. Отец гладил мамину руку. Пришла медсестра, сказала, что меня хочет видеть доктор. Я встал со скрипучего стула и поплелся за ней в ординаторскую. Хирург, высокий и молодой, а судя по глазам - еще и умный, и добрый, сказал, что у мамы очень плохой перелом - шейки бедра. И она будет неподвижно лежать, а это - пролежни, пневмония…

- Я не хочу пугать, но…

- Понятно. Что предлагаете?

- Нужна операция. В областной больнице сейчас такие делают. Сумеете договориться?

- Попробую.

- Я дам направление. Только умоляю, действуйте быстрее - и так время потеряно.

Доктор вырвал из блокнота листок, записал свои телефоны, пообещал, что транспортировку райбольница возьмет на себя.

- Очень мужественная женщина ваша мама, - сказал он на прощанье. - Ее здесь все так жалеют. Надо поставить ее на ноги. Обязательно.

- С вашей помощью. Да, кстати, что с отцом? У него рак?

- Есть подозрение. Но диагноз должны поставить специалисты, которых здесь нет. Решите сначала с мамой, а потом уж и с отцом…

Я посмотрел ему прямо в глаза - взгляд доктор не отвел. Я крепко пожал ему руку - появилась надежда.

Я снова зашел в палату - попрощаться с родителями.

- Не все так плохо, - сказал маме. - Мы тебя вытащим. Она слабо улыбнулась:

- Я знаю. Поживу еще. Как-то давно еще кукушка из-за Камы накуковала мне долгую жизнь. Осталось еще лет десять. И куда столько?

В дверях я обернулся. Бедные мои родители! Отец по-прежнему сидел молча в ее изголовье. Гладил руку, не понимая еще до конца, что случилось, не гадая, что ждет их дальше в этой жизни. Поверженный глухотой и склерозом, он уже просто разучился об этом думать, он вспоминал сейчас только об одном - как хорошо они жили, и ему было непонятно и горько, что кто-то зачем-то захотел нарушить эту их жизнь.

Я встретился с мамой взглядом и вдруг прочел в ее глазах невысказанную просьбу: "Я ничего не прошу, не смею ни на чем настаивать, но, если сможешь, сделай что-нибудь! Если сможешь!.. "

- Сынок! - окликнула она неожиданно.

- Что, мама? - рванулся я к ней.

- Ты держись. Раз поддашься - всю жизнь доить будут.

- И где ты слов-то таких набралась?