Наш Современник, 2005 № 11 - [7]

Здешние места для Ивана Николаевича представляли собой как бы огромную топографическую карту, размеченную названиями и именами, упомянутыми только в бунинских повестях и рассказах.

— Вот эта дорожка упоминается Иваном Алексеевичем в рассказе «Дубки»… Там было поместье, где Сверчок шорничал… Это место из «Журавлей»… Этот лесок связан с рассказом «Волки»…

Все эти деревенские «планты» описаны Иваном Алексеевичем в «Суходоле» и в «Деревне»… Временами казалось, что он все это выдумывает, настолько все то, о чем он говорил, было знакомо для него и обыденно. Он напоминал мне иногда одного из героев Паустовского, учителя географии в Киевской гимназии, который, рассказывая гимназистам об Амазонке, приносил на урок бутылочку с подкрашенной водой, якобы собственноручно взятой им из великой реки во время путешествия в Южную Америку.

— Приезжайте на следующее лето, — сказал Иван Николаевич, прощаясь. — Пора бунинский дом восстанавливать. Пора.

Наше возвратное посещение Ельца пришлось на выходной день. Народу на улицах было немного. Городок, казалось, дремал в этот жаркий день, укатанный по самые крыши зеленью. Это был первый город, в котором побывал Бунин, будучи еще ребенком. Здесь он учился в гимназии, живя нахлебником у богатых мещан. Здесь он впервые влюбился и любовь эту сохранил в своей душе на всю жизнь. «Ах, как давно я не был там, сказал я себе. С девятнадцати лет. Жил когда-то в России, чувствовал ее своей, имел полную свободу разъезжать куда угодно, и не велик был труд проехать каких-нибудь триста верст. А все не ехал, все откладывал. И шли и проходили годы, десятилетия. Но вот уже нельзя больше откладывать: или теперь, или никогда. Надо пользоваться единственным и последним случаем, благо час поздний и никто не встретит меня».

Когда я читаю эти строки — начало рассказа Бунина «Поздний час» — я, давно уже взрослый человек, не могу справиться с волнением, всякий раз охватывающим меня. Господи, какое чувство утраты! В этом коротком, простом и изящном по форме рассказе воплощена вся трагедия русской эмиграции «первой волны». Вся смертельная любовь к России. Такая любовь вспыхивает в человеческом сердце только тогда, когда он начинает понимать, что родина для него потеряна невозвратно.

«И я пошел по мосту через реку…».

И мы с женой пошли по мосту через реку, пользуясь содержанием «Позднего часа», как точнейшим путеводителем по Ельцу. Посетили краеведческий музей с обязательными стендами, посвященными знаменитым землякам: композитору Тихону Хренникову и актеру Художественного театра Николаю Дорохину.

Успели на окончание службы в Вознесенском соборе, высящемся над городом венчальной громадой. Собор был сравнительно новым, возведен в начале века в посвящение знаменательной даты — трехсотлетия династии Романовых. Подобные соборы я встречал во многих городах. В елецком соборе меня поразили две иконы: Александра Невского, чей образ не часто встречается в наших церквах, и чудотворный образ Тихвинской Божьей Матери в мягком окладе. Темный старинный лик Заступницы был трогательно, по-женски задрапирован белым шелком, расшитым жемчугом и мелким бисером. Это сочетание разных тонов темного иконного письма и мягкого, светящегося шелка создавало ощущение тихой праздничности, мягкого материнского всепрощения.

Уже уходя из собора, мы стали свидетелями обряда венчания. Вступающая в брак пара были уже людьми немолодыми. Они трогательно, неподвижно стояли в середине громадного, опустевшего собора: она в темных нитяных чулках, в старых туфлях, он в залежалом коричневом костюме. Темные, тяжелые руки недвижно повисли вдоль тела, и, глядя на них, видно было, сколько потрудились они на своем веку, и казалось, что весь этот обряд венчания с привычной скороговоркой обрядовых молитв, с воздеванием медных корон над покорно склоненными головами, — все это делается только для того, чтобы эти обветренные руки могли подольше побыть в таком нечастом для них праздном отдохновении.

На паперти милостыню просят цыганята. Руки грязные, цепкие…

«Цель моя состояла в том, чтобы побывать на старой улице… я хотел взглянуть на гимназию…»

«Старая улица» из рассказа «Поздний час», — бывшая во времена Бунина Дворянской носила теперь название Советской. На пересечении с улицей Ленина высилось кирпичное здание средней школы номер один — бывшей елецкой мужской гимназии. За сто лет она нисколько не изменилась: та же каменная ограда с чугунными воротами, просторный двор, двухэтажное здание из красного маркированного кирпича. Входные ворота были приотворены, но входные школьные двери оказались запертыми. Справа от дверей на стене была прикреплена мемориальная доска, где было сказано, что в этой гимназии учились русские писатели Пришвин, Бунин и нарком медицины Семашко.

Я отыскал сторожа и попросил его открыть нам здание.

— Руками ничего не трогать, — предупредил он, — а так… глядите, сколько влезет.

Мы вошли в просторный и прохладный вестибюль. Очевидно, так же, как и мы, робко, осторожно, сюда входил в первый раз коротко стриженный гимназист в синем картузе с серебряными палочками над козырьком, десятилетний Ваня Бунин. Через пять лет он будет отчислен за неуспеваемость. Гимназические оценки его действительно были не блестящими. Так, средний балл за восемьдесят третий — восемьдесят четвертый учебный год составлял всего «два и семь восьмых», прилежание — «два», внимание — «три», манкирование — «четырнадцать». В третьем классе пришлось учиться два года. Очевидно, провидение берегло его для иного жизненного поприща.