Наш Современник, 2002 № 03 - [3]

Анатолий Никонов, как в гораздо большей степени общественный деятель, политик, чем мы, литераторы, объемнее, реальнее, современнее понимал народность, был чужд нашим литературным увлечениям крестьянской Россией. То же самое — и «национальный вопрос». Я помню, как в разговоре со мной на эту тему он спокойно и уверенно говорил, как одним нам, русским, без других народов будет трудно в случае войны — тогда, в период военного конфликта на Даманском, была реальной для нас угроза со стороны великого азиатского соседа.

Или взять «дружбу народов». Как-то я принес Анатолию Васильевичу изданную на русском языке в конце 50-х годов в Тбилиси книгу В. Татишвили «Грузины в Москве. Исторический очерк (1653–1722)» и показал то место, где говорится о гибели в Донском монастыре пантеона грузинских культурных и политических деятелей XVII–XVIII веков. Видимо, и до этого Никонов знал о судьбе этих грузинских захоронений. Перелистав книгу, он сказал, что ему стыдно перед грузинами, как будто и сам он в чем-то виноват.

Такой поворот разговора удивил меня, но это было в характере Никонова. Для него дружба народов была не пустой демагогической фразой, а голосом совести, действительно братством не на словах, а на деле. Журнал «Молодая гвардия» подвергался постоянной травле за «отход от пролетарского интернационализма», а ведь именно этот журнал, его главный редактор и делали конкретные дела на ниве дружеских национальных связей. Никонов «нашел» в Абхазии Пачулия, создателя первого в Союзе общества по охране культуры. «Молодая гвардия» стала трибуной для абхазского энтузиаста. Широкий отклик получила напечатанная в «Молодой гвардии» статья «Берегите святыню нашу», подписанная Л. Леоновым, С. Коненковым, П. Кориным. Идеи, заложенные в этой статье, фактически стали программными установками Всероссийского общества по охране памятников культуры.

Как служебное лицо Никонов часто отвлекался для написания разных комсомольских документов («Молодая гвардия» была журналом ЦК ВЛКСМ), но и сюда он вносил живые идеи, вроде получившей впоследствии распространение в СССР идеи походов молодежи по местам боевой славы, сражений в Великой Отечественной войне.

Однажды при мне Никонов спросил Владимира Солоухина, приехавшего из родной деревни Алепино на Владимирщине, как поживают там его земляки. «Живут в достатке, но без изюминки», — крутя шеей и аппетитно подергивая носом, отвечал тот, окая. У него есть характерное стихотворное наставление — «Как пить гранатовый сок», с изощренно физиологическим смакованием сего напитка. Мой хороший знакомый тех лет, работавший в издательстве «Советская Россия», Миша Корунный, рассказывал мне, как потехи ради он позвонил автору этого сочинения, поблагодарил за полезный совет и тут же спросил, как делать сок из редьки, на что получил ответ: «Я вот дотянусь сейчас до тебя кулаком и звездану по-деревенски так, что никакого сока не захочешь».

В редакцию журнала Владимир Солоухин приходил всегда с какими-то новостями из своих заграничных поездок. Как-то рассказал о своем посещении русского кладбища под Парижем, старательно и важно выговаривая его название — Сен-Женевьев-де-Буа. Помню, как после заседания редколлегии журнала, сидя за столом, накрыв бумагу пухлым кулаком, он рисовал нам орден Кирилла и Мефодия, которым наградили его в Болгарии. «Хороший орден, за высокие заслуги дается».

В «Молодой гвардии» в № 9, 10 за 1966 год были напечатаны солоухинские «Письма из Русского музея», еще более прославившие имя их автора после «Владимирских проселков». По признанию самого Солоухина, он обязан Илье Глазунову тем, что знаменитый художник приобщил его к миру русской живописи, иконописи, к собиранию икон. Илья Сергеевич Глазунов окормлял многих в русском духе, писателей в том числе, беседуя с ними, даря нужные для отрезвления их мутноватых голов книги, награждая послушных эпитетами «гениальный» и т. д. Однажды и я попал под его образовательную длань. Он пригласил меня к себе домой, и оттуда мы поехали с ним к его знакомому художнику. Глазунов тогда, как я понял, только учился водить машину, он сидел за рулем в напряженной позе, то внезапно тормозя, то наддавая ходу, и непривычно молчал. А я до этого не мог представить себе его молчащим. Подъехали к дому, где жил его знакомый — художник Большого театра (и все жильцы этого дома были из этого театра). Как только вошли в квартиру (однокомнатную), тотчас же приступили к ее осмотру. Не комната, а музей. Огромная люстра — целое паникадило, на стенах — старинные портреты, картины, антикварная мебель, бронзовые часы, подсвечники, статуэтки, редкостный паркет и т. д. Заглянули в туалет — и там маленький музей — от сверкающей люстры до безделушек на полках.

Хозяин квартиры-музея рассказал, как он приобрел в Полотняном Заводе, под Калугой, в бывшем имении Гончаровых (предков жены Пушкина Натальи Николаевны), старинные кресла. Он добрался до их владельца — мужика, который хотел выбросить эту «рухлядь», купил ему дешевые современные кресла, а гончаровские привез к себе в Москву. Говорил он об этом, гордясь своей удачей и переводя взгляд от кресла на меня с таким видом, будто предупреждал: «Сидеть воспрещено!»