Наш советский новояз. Маленькая энциклопедия реального социализма - [187]

Троцкист, троцкистка

В 30-е годы не было в стране более страшного слова, чем это.

Это было даже зафиксировано юридически. Обвинение в антисоветской деятельности могло формулироваться тремя буквами: КРД, а могло и четырьмя — КРТД. Всего одна буква, а разница… Разница была — огромная. И каждый из сидевших и несидевших смысл этой разницы понимал.

КРД — это значило: «контрреволюционная деятельность».

А КРТД — «контрреволюционная ТРОЦКИСТСКАЯ деятельность».

Слова «троцкист», «троцкистка» в предъявленном обвинении кидали подследственного в холодный пот.

Но даже и тут случались ситуации комические.

Вот, например, такой коротенький рассказ, подслушанный Евгенией Семеновной Гинзбург. (Я слышал его в ее устном изложении, но наверняка он был ею записан и нашел свое место в ее книге «Крутой маршрут».):

► — Он (следователь. — Б. С.) мне говорит: «Ты — трактистка!» А какая я трактистка, если я этого трактора до смерти боюсь. Я к Нему, проклятому, и подойти-то близко страшусь. Какая же я трактистка?!

Трезвость — норма жизни

Этот лозунг возник и распространился в середине 80-х, когда началась очередная (на сей раз особенно грандиозная) государственная кампания по борьбе с алкоголизмом.

Структурой своей он напоминает три главных лозунга оруэлловского «Ангсоца»:

► ВОЙНА — ЭТО МИР.

СВОБОДА — ЭТО РАБСТВО.

НЕЗНАНИЕ — СИЛА.

Эти лозунги автор знаменитой антиутопии не высосал из пальца. Они были не чем иным, как пародией на привычные, примелькавшиеся оксюмороны советского новояза.

Напомню лишь некоторые из них.

Если в какой-нибудь советской статье речь шла о большевистской принципиальности, мы знали, что имеется в виду умение колебаться вместе с линией партии, то есть — беспринципность. Если говорилось о революционной (социалистической) законности, мы понимали, что имеется в виду не что иное, как беззаконие. Пролетарским (социалистическим) гуманизмом у нас именовалась наука ненависти.

Но какое отношение ко всем этим советским оксюморонам имеет лозунг «ТРЕЗВОСТЬ — НОРМА ЖИЗНИ»? Ведь ничего «оксюморонного», а тем более пародийного в нем как будто нет. Почему же в таком случае он воспринимается как злая насмешка? Даже, я бы сказал, как чистейшей воды издевательство?

Отчасти, наверное, потому, что нормой жизни в нашем благословенном отечестве исстари почиталась не трезвость, а совсем иное, противоположное состояние души. Что было отмечено еще в древних летописях:

Руси веселие есть пити,

Не можем без того и быти.

Применительно к нашему российскому человеку утверждать, что трезвость — норма жизни, можно только в насмешку над ним. И дело тут даже не в том, что русский человек любит выпить и вовсе не склонен от этой своей любви отказываться.

Тут, если угодно, — философия. Своего рода национальное мировоззрение.

Суть этого мировоззрения отчасти выражает такой анекдот.

► Приезжает на какой-то завод генеральный секретарь ЦК с каким-то своим высоким гостем — президентом, скажем, какой-то иностранной державы.

Подводят их к знатному токарю-рекордисту. Работает токарь, какие-то там секретные подшипники делает. Иностранный президент у него спрашивает:

— А что, господин токарь, небось выпиваете на работе?

Токарь отвечает

— Выпиваю.

— Сто? — спрашивает президент.

— Могу сто.

— А двести?

— Могу и двести.

— А пятьсот?

— Могу и пятьсот.

— А литр?

— И литр могу.

— А как же работа? — изумляется потрясенный этим ответом иностранный президент.

— Нормально, — пожимает плечами токарь. — Вы же видите — работаю.

Тут в разговор вмешался генеральный секретарь.

— А сколько, — спрашивает, — токарь, ты в месяц получаешь?

Токарь отвечает:

— Триста.

— А что, если мы возьмем, и водку по тридцать рублей сделаем? — задает генсек провокационный вопрос. — Тоже будешь пить?

— Ясное дело, буду, — не задумываясь, отвечает токарь.

— Ну, а если мы до ста рублей повысим?

— Все равно буду.

— А если мы триста рублей сделаем! — завелся генсек. — За поллитра всю твою месячную зарплату.

— Эх, Леонид Ильич, — усмехается токарь. (Или, положим, Михаил Сергеевич.) — До лампочки мне все эти ваши повышения. Видите вот этот секретный подшипник? Так вот, он как стоил пол-литра, так пол-литра и будет стоить…

Этот замечательный диалог я выписал (слегка только его изменив) из рассказа Аркадия Арканова «Дурной сон». В рассказе этом, как видно из его заглавия, дело происходит не наяву. Герою рассказа — некоему Василию Степановичу — в одночасье приснилось, что он — генеральный секретарь. И вот в этом его сне все это как раз и происходит.

Но анекдот во всех этих искусственных мотивировках не нуждается. В анекдоте (а анекдот такой был, Арканов его не выдумал) этот разговор генсека с токарем происходил не во сне, а наяву. И правда этого анекдота, бытовая, житейская его правда, заключается в том, что водка, вот эти самые «пол-литра», на протяжении всей истории советского государства, при всех происходящих в нем инфляциях, девальвациях и деноминациях оставалась единственной в стране твердой валютой, стойкой, неменяющейся мерой всех жизненных ценностей.

— Сколько возьмешь? — спрашивали вы, бывало, у сантехника, маляра, столяра, электрика, плотника или еще какого-нибудь работяги, обговаривая меру вознаграждения за его труд. И почесав в затылке, он отвечал: