Наш советский новояз. Маленькая энциклопедия реального социализма - [118]

.

Чем выше поднимался человек по социальной лестнице, тем больше он дорожил этой своей прикрепленностью к кормушке. (К «корыту», как они сами цинично это называли.) Это можно понять: быть отлученным от «кремлевки» гораздо обиднее, чем лишиться рядового «комплексного обеда».

* * *

Но как она возникла, эта самая «кремлевка»? И когда? Сразу? Или на более позднем этапе развития этого уникального общественного устройства?

На этот вопрос исчерпывающе ответил мне однажды все тот же автор «теории глистократии». Вышло так, что ему случилось присутствовать при самом ее зарождении.

Он был родом из Румынии. Точнее — из Бессарабии. В 1940 году, когда Бессарабия вошла в состав Советского Союза, ему было немногим более двадцати. Но он в это время был уже довольно опытным большевиком-подпольщиком. Услыхав, что его родина вот-вот станет советской, он рванул из Бухареста в Кишинев, чтобы стать гражданином Международного Отечества Трудящихся, которое издали боготворил. Но, окунувшись в советскую жизнь, испытал горькое разочарование. (В этом, конечно, ему помогли наши славные органы.) А вскоре стала складываться у него вот эта самая теория глистократии.

Не знаю, сколько понадобилось ему времени, чтобы теория эта приняла окончательную, отточенную форму, но в сорок пятом году, когда вместе с Красной армией он снова оказался в городе своей юности — Бухаресте, основы этой теории были ему уже более или менее ясны.

Тем не менее он решил встретиться с друзьями, бывшими своими товарищами по партии. Разыскал дом, где разместился Центральный Комитет Румынской компартии. До времен, когда партия эта стала правящей, было еще далеко, и помещение ЦК оказалось весьма непрезентабельным. Какие-то обшарпанные столы, старенький «Ундервуд» — вот и вся роскошь.

Но бывших своих товарищей он там нашел. Некоторые из них потом стали крупными партийными вельможами, некоторые погибли в лагерях. Может быть, среди них был там даже и молодой Николае Чаушеску, будущий генсек Румынской компартии и президент Социалистической Румынии.

Но тогда это были еще более чем скромно одетые молодые люди с голодным блеском в глазах, одержимые страстной верой в конечное торжество мирового коммунизма.

Забыв и думать про свою замечательную теорию, автор «глистократии» с умилением глядел на этих бывших своих друзей, обнимал их, хлопал по плечам А друзья тем временем обживали только что полученное помещение. Звонил телефон, кто-то что-то печатал на старом, разболтанном «Ундервуде». И вдруг в комнату вошла девушка с раскрытым блокнотом в руках. Он хорошо ее помнил по довоенному подполью.

— Товарищи! — громко сказала она. — Нам выделили некоторое количество кофе. Я составляю список. Желающие — записывайтесь, пожалуйста!

Все, конечно, захотели получить по причитающейся им пайке кофе. И вот они — по очереди — стали подходить к ней, и она вносила каждого в свой список.

А наш автор «глистократии», наблюдавший эту сцену с высот своего советского опыта, оцепенел.

— Мне — рассказывал он, — хотелось крикнуть им: «Остановитесь! Вы сами не знаете, что вы сейчас делаете!»

Но он не крикнул.

И они не остановились.

О

Обстановка трудового и политического подъема

Вот еще одно знаковое словечко нашего новояза, совпадающее с аналогичным термином из языка Третьего рейха, — «помощь». В нацистской Германии, объясняет Клемперер, это слово лицемерно заменяло слово «налог».

У нас оно тоже было в ходу: принудительная отправка студентов (а то и преподавателей, даже профессоров) в колхозы — на посевную или уборочную — официально именовалась: «Помощь селу».

Но главным аналогом нацистской «помощи» у нас было другое, каждому советскому человеку хорошо знакомое слово: «заем».

Наглая ложь этой лицемерной замены одного слова другим заключалась не только в том, что деньги, берущиеся у нас как бы взаймы, родное наше государство не предполагало нам возвращать никогда и ни при какой погоде. Это прекрасно знали как берущие, так и дающие. Но — мало того! При этом делался вид, что деньги эти мы отдаем государству не просто добровольно, а — с радостью, испытывая при этом восторг и бурное ликование.

На этот случай (как, впрочем, и для некоторых других похожих ситуаций) у властей было припасено специальное пропагандистское клише: «В обстановке трудового и политического подъема».

На стыке этих двух сходно звучащих словечек («подъем» и «заем») и родилась у «народа-языкотворца» своя языковая формула, гораздо точнее выражающая истинное положение дел.

В какой-нибудь тесной компании кто-то вдруг возвещал гнусавым, нарочито насморочным голосом:

— Вчера в обстановке большого трудового и политического подъема сотрудники нашего учреждения подписались на заем.

В этом насморочном исполнении в словах «подъем» и «заем» — «м» звучало, как «б». И получалась, как пишут в таких случаях переводчики с разных иностранных языков, непереводимая игра слов.

Отдельные недостатки

Вопреки здравому смыслу главное, ключевое слово в этом словосочетании — не существительное, а прилагательное.

Простое русское слово «отдельные» в советском новоязе приобрело совершенно особый смысл.

Существительное, определяемое этим прилагательным, могло меняться: «отдельные факты», «отдельные негативные явления», «отдельные лица». Но прилагательное оставалось неизменным. И это было не случайно.