Наш испорченный герой. Встреча с братом - [40]

— Дай мне, я понесу, — сказал я.

— Нет, — ответил брат, перекладывая узел на другое плечо. — Это моя обязанность.

Когда мы шли вниз, мне показалось на секунду — может быть, под влиянием выпитого, — что мы спускаемся с холма в Андонге, на котором находятся могилы наших предков.

— По обычаю, мы не должны уносить приношения назад с кладбища, — сказал я. — Их всегда оставляют кладбищенскому сторожу или родственникам, которые живут неподалёку. Считается, что тогда духи умерших посылают им своё благословение. Но родственников у нас тут нет. Отдадим-ка всё шофёру.

Наш разговор продолжился в такси. Брат был явно нетрезв, но, несмотря на это, он высказывался очень осторожно и старался во всём защищать свою страну:

— Слушай, ну почему у вас в правительстве такие идиоты? Я имею в виду всю эту историю с ядерным оружием. Если мы сделаем бомбу, а потом объединимся с вами — будет же это рано или поздно, — то Южная Корея станет ядерной державой задаром. И почему вам надо ставить нам палки в колёса, вслед за этими американцами? Неужели вы думаете, что мы дадим по вам ракетный залп?

Все мои попытки развеять его коммунистическую веру приводили только к одному: он переходил на обычную северокорейскую официальную риторику:

— Мы живём в единстве со своей землёй! Куда бы я ни пошёл в Чхонджине, я везде встречаю следы своего труда. Когда я был школьником, я помогал строить набережную, строил бомбоубежище под Верблюд-горой. Студентами мы были на сельхозработах в Ланаме, и я там знаю каждую пядь земли. Я горжусь тем, что на каждой улице, в каждом доке, на каждой железной дороге есть частица моего труда. И любой гражданин точно так же трудился в своём городе. Они заботились о каждой травинке и о каждом деревце в родных местах!

Слава богу, он не начал петь гимны в честь «великого вождя» и «любимого руководителя». Но в то же время мне почему-то не хотелось рушить его веру. Шла ли она из глубины сердца или просто была внушена ему ежедневной пропагандой, это была настоящая вера, и мне нравилось, что мой брат так верит.

Когда такси въезжало в Яньцзи, я вдруг вспомнил, что эта встреча с братом могла стать первой и последней, и мной овладело беспокойство. Мне казалось, что я забыл выполнить какой-то важный ритуал.

Брат говорил непрерывно и замолк, только когда мы уже подъезжали к гостинице.

— Завтра утром я уезжаю, — сказал тогда я. — Может, встретимся ещё раз?

Он посмотрел мне в глаза и сказал неуверенно:

— Не знаю пока. Я постараюсь зайти — сегодня вечером или завтра утром.

— Ну что ж, если ты не знаешь, то давай прощаться. Неизвестно, увидимся ли ещё раз.

Мне было досадно, что мы потратили столько времени на совершенно пустые разговоры, и по лицу брата я видел, что он думает о том же.

— Увидимся, — сказал он. — Вот попомни мои слова: мы скоро объединимся.

Но уверенности в его голосе не было.

Я вспомнил ещё об одном деле, и ко мне вернулось то смущение, которое исчезло было во время поездки на границу. Дело в том, что я привёз с собой небольшую сумму денег в американских долларах, чтобы отдать брату. Теперь я уже не думал, что он и вся его семья сильно бедствуют, даже учитывая все северокорейские несчастья, поскольку знал, как высоко они там стоят по статусу и образованию. Но я думал о том, что у брата могли возникнуть неприятности, если узнают о нашей встрече, и тут деньги пригодятся. Однако после всех наших разговоров я уже и сам не знал — надо давать деньги или нет. Поскольку он очень болезненно реагировал на любые намёки на нищету Севера и богатство Юга, то, видимо, лучше было не давать.

Такси уже остановилось у дверей отеля, и решение надо было принимать срочно. Я украдкой посмотрел на брата, ища какую-нибудь подсказку на его лице. Он ещё раз взглянул на часы и торопливо вышел из машины. Ничто не говорило о том, что он ждёт от меня денег. И спрашивать об этом было, похоже, поздно.

Я выбрался из такси вслед за ним и, уже оставив всякую мысль о том, чтобы сунуть деньги, просто протянул ему руку. Брат, видимо, хотел что-то сказать, но не решался.

— Ну что, прощай? — сказал я.

— Я постараюсь ещё раз прийти.

— Да ты не старайся так уж сильно. Ты же сам говоришь — наши страны скоро объединятся. Тогда будем встречаться, когда захотим.

Не знаю, что уж он там делал в своём руководящем комитете, но рука у него была грубая, как у рабочего. Я пожал её с силой.

— Ну, прощай. Я верю, что душа отца не оставит вас всех там, на Севере. Береги себя и семью.

Мне было так тяжело расставаться с ним, как будто я терял человека, с которым прожил часть своей жизни. И у него в глазах тоже стояли слёзы.

— Ну и ты тоже береги себя.

— Передавай там привет всем нашим братьям и сёстрам… — сказал я, а потом, помедлив, словно принимая трудное решение, добавил: — И нашей маме тоже.

Ещё когда я только готовился к встрече с ним, я никак не мог решить для себя: как мне называть его мать? Не мачехой же… Никакое слово не подходило. Тогда я решил говорить: «твоя мама». Но в момент расставания мои губы сами произнесли слово «наша». В древних корейских законах были предусмотрены исключительные случаи, когда человеку разрешалось брать вторую жену. И по моим, уже современным представлениям, мать моего брата вполне можно было назвать «нашей мамой». Меня поразило только, как естественно, сами собой прозвучали у меня эти слова.