Наш город - [11]
На весь свет это дело, а у нас в котле об этом бумажка есть.
Наклонились мы к дыре к самой, к лазейке нашей, а то темно у нас в котле. Рассматриваем бумажку.
Лиловенькая она, не везде ясно написано.
Ото раз мы ее прочитали. Наизусть можем теперь без запинки.
Сказано там еще, что без царя по-новому все устроить можно. Выходит, что это в тысячу раз лучше будет, чем теперь.
И мы с Ленькой тогда же решили, что обязательно будем все по бумажке делать.
Как услышим, что началось, так сейчас же и мы туда.
Бумажку мы в жестяную коробочку положили. Из-под перца она была, кругленькая, и зарыли тут же под котлом и землю.
Сидим на соломе, землю обминаем, чтобы совсем незаметно было, а мне все узнать охота, как Ленька бумагу достал.
Он везучий такой.
Он всегда там, где настоящее дело делается.
— Леня, — говорю, — а кто тебе бумагу дал?
— Никто не дал.
— А откуда же ты взял ее?
— А от них.
— А где?
— Нигде. На заборе.
— А как же ты снял? Она же налеплена.
— Когда снять! Я ночью снял. Когда еще не присохла.
— А почем ты знаешь, что от них это?
— Они лепили. Кому же лепить? Михаиле-городовику, что ли?
— Не Михайле. А не они может.
— Когда я сам видел, так не они?
— А где? как ты видел?
— Ночью.
— Расскажи, Леня.
— А чего говорить! Они лепили. На нашем заборе.
— А зачем ты пошел к забору ночью-то?
— Надо было. У нас вчера гости были, чай пили. Много. Я и не один раз выходил. Я бы и не пил чаю, да матка без чаю леденцов не дала бы.
— А как ты увидел? Ведь за забором же они были.
— Вот дурак, раз были, так уж увижу. Слыхать было, как они забор-то клеем мазали да бумагу лепили. Я думаю, чего — ночью лепят? Влез на забор, гляжу — уходят. Один большой, другой маленький. По-твоему — кто? Дурак я, что ли?
Раз я без Леньки в котле сижу, и стало мне думаться: вот бы найти мне полтинник, купил бы я колбасы и снес бы им. Вот бы здорово было.
Неужели нельзя полтинник найти? Ведь находят полтинники, да и не полтинники, а рубль находят.
И стало мне казаться, что совсем легко можно полтинник найти, что он уже лежит где-то, не то у ступеньки какой-то, не то под скамейкой, а то кажется, даже прямо на глобочке [3] по за дому лежит — беленький-беленький, словно глазок кругленький, и ждет: поди возьми.
Найду его, думаю. Найду непременно!
И так уверен был, что найду, что есть этот полтинник, — словно уж видел его, только забыл где.
Вылез я из-под котла за полтинником. Нет полтинника. Вот, думаю, как это так? Должен же быть, а нигде нету. Надо, думаю, забыть. Он тогда найдется, когда неожиданно. Всегда так бывает.
Стал нарочно на небо смотреть, чтобы не видеть, как полтинник появится.
Только вот забыть трудно: все думаешь, что уж не появился ли, а он ни за что не появится, если думаешь.
Вдруг барышни какие-то две появились — так быстро, что вздрогнул даже.
— Мальчик, где тут Пал Аваныч Пяткин живет?
А я ничего не понимаю, — какой Пал Аваныч?
А барышни нарядные. Подумалось, — это они так, а наверно дадут сейчас полтинник, скажут: „купи колбасы и снеси“. А они опять:
— Где Пал Аваныч квартирует? Артист?
Ах, это про Пашку, значит!
— Знаю, знаю, — пойдемте, я покажу.
Показал.
Они-то пятятся, словно не знают, как через канаву перешагнуть. Потом вошли. Гляжу, а уж через минутку Палагея Пяткина — мать Пашкина — их выпроваживает.
— С богом, с богом, барышни. Ни к чему вам Пашку мово. Не артист он совсем никакой — прощалыга он непутевый. Дворником он у артистов-то был. С богом, с богом, идите к своим кавалерам. Не кавалер он вам. Прощалыга он!..
Вот так Пашка! Стыдно мне было за Пашку, и на барышень этих не взглянуть.
И уж и раньше догадался, что плевательный человек Пашка, а чтобы матка о нем такое — это, уж, значит, совсем… Да ну его!
Вот полтинник бы найти.
Вот дурак: опять вспомнил. Не найти уже теперь, раз вспомнил.
Где же полтинник взять? У тетки попросить? Так она и даст! Знал я — ни за что не даст тетка. Только не могу я так. Непременно мне нужно полтинник. Хочу я снести им колбасы, увидеть хочу их.
Тогда украду полтинник!
Жарко от этого стало, и поплыло все.
И показалось, что нельзя об этом на улице думать, что в котле только об этом думать можно. Темно в котле и смотреть некуда, прямо в стенку глаз упирается.
Я был в котле и все думал, как я украду полтинник. Непременно придется украсть. Им ведь нельзя ходить днем, чтоб к пить еду. Придется украсть. Может они голодные.
Страшно это было. Хотелось, чтоб Ленька пришел, только и ему об этом нельзя сказать. Никому нельзя сказать. Совсем стало страшно и душно даже.
А тут вдруг звон еще какой-то послышался. Что это за звон? Тихий такой.
Вылез я из котла. Слышу: телега за забором по переулку поскрипывает — и звон. Никогда не слыхал такого звону, тихий, медленный. Словно пружина какая — пожалуй, что в роде как у часов.
Я скорей на забор. Смотрю: телега-то уж отъезжает, а на ней велосипеды, велосипеды…
Что такое? Зачем велосипеды?..
Не могу понять, а уж чувствую, что неладно что-то. За телегой стражник идет с ружьем, и впереди идут. Кто идет? Не разобрать. Солнце в конце переулка садится золотое.
И вдруг я понял, что тут студенты должны быть. Ведь это студентов велосипеды. Почему на телеге? Почему стражники?
