Наш человек в Киеве - [70]

Потом она повернулась ко мне:

— Вы знаете, почему не пускают народ к Дому профсоюзов?

Я пожал плечами.

— Да все в Одессе знают! Все, и вы, и полицейские, все знают, но молчат.

— Так расскажите, — попросил я ее, поднимая камеру.

— Вы думаете, я испугаюсь вам это сказать? Нет, не испугаюсь, — заявила она решительно и отбросила руку мужа, который пытался ее развернуть в сторону от моей камеры.

— Вся Одесса знает причину, по которой горожан не допустили к Дому профсоюзов возложить цветы! Дело в том, что украинские националисты выдвинули властям ультиматум — если «сепаратистов» пропустят на Куликово поле, они устроят погромы, в которых повторят события 2 мая 2014 года. И власть согласилась не перечить им. Знаете, почему? Потому что только неонацисты сейчас реальная сила на Украине, а не полиция, СБУ, армия или, тем более, народ. Вот до какого позора мы докатились!

После этого она, наконец, ушла — ее буквально потащил прочь испуганный до мертвенной бледности супруг.

— Ну что ты говоришь, Лена, ну как ты не понимаешь, что это опасно!

— Василий, сколько можно молчать!?!

— Лена, сколько нужно, столько и можно…

— Да как же так, Василий…

Я прошелся за ними немного. Они так и шли, переругиваясь, но понизили голос до шепота, когда вышли за пределы полицейского оцепления.

Глава двадцать вторая

Поезд прибыл на киевский вокзал довольно рано, не было еще и восьми утра. Я быстро собрался и вышел из вагона, мучимый все тем же гнетущим ощущением опасности и неминуемой трагедии, которое не оставляло в Одессе и потом изводило всю ночь, не давая спать, пока я ворочался на сиденьях в душном сидячем вагоне поезда Одесса- Киев.

В Киеве, в вокзальной автоматической камере хранения, я навестил свою дорожную сумку, но забирать не стал, только оплатил еще сутки хранения, меньше там не получалось. Пришло в голову посетить на прощание Крещатик. С видеокамерой в привычном потертом пластиковом пакетике я неспешно направился в центр пешком.

На Крещатике, на площадке перед зданием Киевской городской администрации, опять митинговали. Упитанные женщины и рослые мужчины стояли жидкой цепью напротив административного здания и дружно скандировали неизбывное:

— Банду — геть!

Я привычным движением поднял камеру на плечо и снял несколько простых планов. Активисты, увидев камеру, принялись суетиться передо мной, потом подтолкнули к объективу самого нарядного демонстранта, мужика в красно-белой вышиванке и голубых шароварах из толстой плотной ткани. Майская жара душила Киев с самого утра, мне тоже было жарко в простой рубашке, а уж каково этому украинскому патриоту, было видно по его потному красному лицу и мокрому платочку, которым он непрерывно вытирал липкий лоб.

Разумеется, патриот заговорил на ломан н ом украинском языке, и, разумеется, его история была банальна — опять новые киевские чиновники раскулачивали старых коммерсантов, отжимая места под ларьки для своей креатуры.

— Мы же на Майдане стояли, бились с кровавым режимом Януковича. И что за это получаем? Нас выгоняют с нашего рынка!

— Москали проникли в городскую администрацию и установили свои поганые москальские порядки? — подсказал ему я.

— Да, они! Агенты Путина! Они хотят уничтожить последние ростки украинской Революции Достоинства!

Передо мной играли в сотый раз один и тот же спектакль одни и те же комедианты. Мне стало настолько скучно, что я рефлекторно зевнул и опустил камеру. Заразившись от моего зевка, начали зевать и полицейские, стоящие неподалеку.

— Я вам еще про коррупцию не рассказал, запишите еще, ваши зрители будут потрясены, — забеспокоился патриот в шароварах.

Но нас всех ожидало совсем другое потрясение — на проспекте остановилась видавшая виды четверка-«Жигули», из которой выскочили четверо коренастых мужчин в камуфляже с небольшими полотняными сумками в руках. Они уверенным шагом подошли к цепочке активистов и принялись идти вдоль нее, совершая странные манипуляции руками.

Я пригляделся, в изумлении протирая глаза, но мои глаза меня не обманывали — это было ограбление. Мужчины неспешно обшаривали карманы победителей Революции Достоинства, стаскивали цепочки и даже кольца, вынимали серьги, складывая добычу в сумки. При этом никто из активистов не сопротивлялся, отчего группа протестующих манифестантов стала напоминать очередь к досмотровым пунктам в аэропорту.

Камуфляжные грабители работали быстро, и пока мы с моим разодетым патриотом молча таращились на них, они оказались уже возле нас. Один из грабителей протянул широкую волосатую руку к моей камере. На рукаве его камуфляжной куртки виднелось несколько соломинок, да и сам он пах чем-то посконным.

— Давай сюда, — сказал мне крестьянин, попытавшись цапнуть камеру за ручку.

Я рефлекторно дернулся назад, переложил камеру в правую руку и встал поудобнее, чтобы треснуть его любимым хуком слева.

— Ты чего? Не понял, что ли? — спросил меня громила, недобро нахмурившись. В левой руке у него вдруг показался пистолет. «Лучше старенький ТТ, чем дзюдо и карате»… Я присмотрелся к пистолету. Судя по стволу и рукоятке, это была пневматическая версия «Макарова». Больше того, крестьянский сукин сын держал его так неловко, что была видна заглушка от баллончика со сжатым воздухом.