Наш человек в Киеве - [71]

Но и без боевого пистолета эти четверо выглядели убедительно. Драться с ними мне совершенно не хотелось. Самолет через несколько часов, кому охота лететь домой с разбитой мордой?

— Камера казенная, отдать не могу, — снизошел до объяснений я, но встал в боксёрскую стойку так, чтобы у него не оставалось иллюзий по поводу сдачи.

— Казенная? Ну, тогда, конечно, не надо, — неожиданно согласился со мной громила и пошел дальше по цепочке.

У патриота он неторопливо пошарил в карманах голубых шаровар, нашел там немного мелочи и старый кнопочный телефон.

— Какой же ты коммерсант, если денег толком не имеешь? — сказал он с неподдельным возмущением, но все же добавил эту добычу в сумку.

— У меня телефон тоже казенный, верни, — пролепетал патриот, кивая на меня.

— Не ври мне, — строго сказал ему наш крестьянин, даже не обернувшись. Сейчас он был занят выниманием сережек из ушей упитанной белобрысой женщины в цветастом сарафане. Она понуро держала в руках фанерный плакат «банду — геть!» и не сопротивлялась, пока из ее ушей выковыривали золото.

На упитанной блондинке представление неожиданно закончилось — один из громил вдруг свистнул каким-то кинематографическим разбойничьим свистом, и все четверо быстрым шагом направились к машине.

Чем дальше они удалялись, тем громче вслед им несся ропот ограбленных активистов. Когда двери машины захлопнулись, и «четверка» тронулась с места, вслед ей полетел фанерный плакат, который требовал «банду — геть!». Его расчетливо-осторожным движением бросила упитанная блондинка — так, чтобы он, не дай бог, не долетел до машины и не поцарапал бы ее и без того истерзанные жизнью крылья.

Потом блондинка повернулась к полицейским.

— А что же вы стояли, скотиняки?! — заорала она так, что зазвенели стекла в окнах мэрии.

На полицейских вдруг заорали все, надвигаясь на них разгневанной толпой.

— Сволочи! Москальские морды!

— Трусливые скоты!

— Сепары поганые!

Мне стало интересно, как объяснят свое возмутительное поведение служители порядка, и я тоже подошел поближе к полицейскому наряду.

— А что мы можем сделать? — развел руками старший наряда, усатый рослый капитан. — Приказа не было. А без приказа мы теперь не работаем. Не те времена, не тоталитаризм, как раньше.

— Какие тебе еще времена нужны, скотиняка?! — продолжала орать блондинка. — Раньше хоть полиция бандитов не боялась! А что сейчас?

— А сейчас демократия, без приказа нельзя, — выкрутился капитан и пару минут по памяти цитировал какие-то скучные должностные инструкции, изредка вскрикивая:

— Вот поэтому и нельзя, поняли?

Потом ему это все надоело, и он увел троих своих подчиненных внутрь здания администрации.

Я тоже пошел прочь — мне вдруг пришло в голову заглянуть на минутку в гости к Алене Григорьевне.

Асфальт на улице Кропивницкого уже не на шутку пыхал жаром — погода разгулялась, солнце палило по-летнему, липы во дворе распустили все свои зеленые листочки, и люди вокруг тоже дружно повеселели, улыбаясь мне. Я улыбался им в ответ, пока не дошел до металлической двери с надписью «Kropivnitskogo str. Apartments».

Дверь оказалось серьезно измятой, будто ее долбили кувалдами, а потом еще отогнули металлические листы в том месте, где они прикрывали замки. Те оказались выдраны, а дверь — не запертой. В коридоре за дверью оказалось темно, и только уличный свет осветил мне ступеньки лестницы. Стало ясно, почему отсутствовал дежурный свет — все плафоны и лампочки были разбиты, похоже, той же кувалдой, которой крушили входную дверь.

Я осторожно прошел вперед по засыпанному обломками коридору. Несколько дверей по сторонам справа и слева тоже были выломаны, в комнатах оказалось пусто.

Я заглянул в свой бывший номер. Там, поверх белоснежных, но окровавленных кружевных покрывал, ничком лежала Алена Григорьевна.

Мне показалось, что она мертва, но, когда я вошел, она повернула голову ко мне, и я увидел ее лицо. Точнее, то, что было когда-то лицом.

Она что-то пробормотала, но я не расслышал.

— Алена Григорьевна, что вы говорите?

Она опять беззвучно зашевелила чудовищно вздувшимися губами, и я скорее угадал, чем услышал:

— И сказал Айболит, не беда! Подавай-ка его сюда! Я пришью ему новые ножки, он опять побежит по дорожке…

Я посмотрел на ее ноги. Они были грубо и неумело перевязаны ниже колен толстым слоем марли, полностью пропитавшейся кровью. Я осторожно потрогал марлю — кровь была засохшей.

В комнате не уцелело ничего из мебели, все было разбито.

Из коридора послышался шум. Я отложил камеру в сторону и взял толстую ножку от кровати, готовясь достойно встретить хоть батальон погромщиков. Но в дверном проеме показалось смутно знакомое женское лицо. Это была Анна.

Девушка сначала вздрогнула, увидев меня, но потом тоже вспомнила и, посуровев, сказала, обращаясь к кому-то за спину:

— Проходите, здесь она лежит.

В комнату вошли двое санитаров с носилками, равнодушно отпихнули меня в сторону и деловито принялись перекладывать женщину с кровати на носилки. За ноги они ее не трогали.

Я попытался им как-то помочь, но Анна негромко попросила:

— Вы не мешайтесь тут, пожалуйста. А еще лучше, уезжайте совсем. Сами видите, что из-за вас тут бывает.