Наш человек в Киеве - [41]

В руках он держал картонку с рисунком мужчины и женщины. Женщина была нарисована рослой и красивой, мужчина — мелким и неприятным.

— Это русский боевик, сепаратист по кличке Моторола со своей женой. Мы его ненавидим. Мы не позволим всяким ничтожествам стать народными депутатами Украины!

Говорить с этим гражданином было не о чем, но я все-таки по инерции спросил, что он думает об альтернативе Минским соглашениям, и вообще об урегулировании гражданского конфликта между украинскими националистами и русскими сепаратистами. Соседи, фоторепортеры и операторы, услышав мой вопрос, отпрыгнули от меня, как от чумного.

— Как сказал Уинстон Черчилль, если страна, выбирая между войной и позором, выбирает позор, она получает и войну, и позор. Тот, кто выбирает позор и мир, получает позор и войну. Мы находимся в аналогичной ситуации. С агрессором переговоры вести, конечно, иногда нужно, но сдавать территории нельзя. Потому что, если вспомнить историю, именно так устанавливалась власть красных комиссаров на левобережной Украине. На всех этих мирных переговорах в парижах, в минсках и так далее, решают за нас. Украинцы сами решат, что им делать. Никаких переговоров с агрессором! — поведал унылый активист мне свою программу.

Я отошел в сторонку, сняв еще пару планов, когда увидел направлявшихся ко мне жандармов национальной гвардии. Бойцов ко мне вел один из операторов «Пятого канала», рослый румяный парнишка лет двадцати пяти.

— Вот этот занимался тут сепарской пропагандой, спрашивал про Минские соглашения и другую херню, — ткнул он в меня пальцем и тут же стыдливо отошел в сторону, освобождая жандармам дорогу ко мне.

Жандармы не стали слушать мои оправдания, а молча взяли под руки и повели к микроавтобусу с надписью по борту: «Охрана дипломатических представительств».

В салоне автобуса в нос ударил запах немытых ног и несвежей еды. Я сел в кресло, чтобы не стоять на полусогнутых. Судя по диспозиции, пытать меня прямо здесь жандармы не собирались.

— Будь так ласковы, предъявите свои документы, гражданин, — обратился ко мне молоденький лейтенант, усевшись в кресло рядом.

Я снял через голову шнурок вместе с бейджем болгарского радио и вручил его офицеру. Тот с интересом изучил все надписи, а потом принялся переписывать содержимое в карманный блокнотик. Переписав все с одной стороны, он перевернул бейдж, нашел там отсылки к законам Болгарии, предписывающие помогать журналистам и не препятствовать в их деятельности, изучил и их тоже, после чего также тщательно переписал в блокнот.

Я молча ждал окончания процедуры и дождался. Лейтенант вернул мне бейдж, улыбнулся краешком губ и негромко сказал:

— Большое спасибо за сотрудничество, всего вам хорошего.

Я оторопел, но бейдж послушно забрал.

— Все в порядке, я могу идти?

— Конечно. Извините за этот инцидент. Не все украинцы идиоты и националисты. Всего вам хорошего, — повторил он и распахнул дверь салона.

Я вышел наружу. Акция уже закончилась, на улице не осталось ни активистов, ни журналистов.

Я обернулся на микроавтобус и увидел, как лейтенант показывает мне жест из двух растопыренных пальцев: «Свобода». Я ответил ему тем же и быстро пошел по улице наугад, куда-то в центр.

Глава четырнадцатая

Ночью меня разбудил звонок директора.

— Ты где? — спросил он меня без всяких предисловий.

— В кровати, — честно ответил я спросонок.

— Через двадцать минут ты должен быть на Воздухофлотском проспекте, 27. Нацики громят российское посольство, жгут машины, охрана открыла стрельбу. Нам нужна картинка. Немедленно!

— Лечу, — собравшись за минуту, я выскочил на улицу. Сейчас тот факт, что улица была тупиковой, играл против меня — за такси пришлось бежать на Бессарабскую площадь.

Таксист оказался информированным — он дважды уточнил адрес, после чего хмуро сказал:

— Садитесь, но учтите — к самому посольству я подъезжать не буду, они там машины жгут, мне это не надо.

По пустым ночным улицам мы приехали быстро, но все равно опоздали — возле посольства бродили в темноте лишь съемочные группы местных телеканалов, да несколько растерянных полицейских.

В спешке я забыл взять накамерный свет, пришлось ходить хвостиком за первым попавшимся оператором с хорошим светом, пока он не гаркнул на меня:

— Ты чего тут за мной ходишь, как привязанный?!

— Свет забыл, понимаешь.

— А я тебе что, Прометей? Отойди, не доводи до греха, — сказал он слишком взвинченно, чтобы можно было игнорировать его просьбу. Мне не раз и не два доводилось драться с другими операторами — как правило, за удачную точку съемки, хотя бывали и другие причины.

Сейчас драться было бы совсем неразумно. Я пошел в обход здания в расчете на то, что увижу еще где-нибудь свет. На заднем дворе посольства его оказалось более, чем достаточно — там горели, озаряя окрестности ярким оранжевым пламенем, сразу две машины российских дипломатов.

Пожарных машин или хотя бы полиции видно не было. Я подошел поближе и начал снимать.

— Ты кто такой? — на меня из темноты вышли несколько фигур в камуфляже.

— Журналист, — отозвался я спокойно, продолжая снимать.

— Мы тебе тут снимать не разрешали, «журналист». Ты москаль, что ли? Говоришь странно.