Наш Артем - [66]

Когда хозяин ушел, Артем вспомнил о Наседкине. Неудобно как-то получилось, он дал согласие работать развозчиком хлеба, не спросив Владимира Николаевича — а как он? Но Наседкин уже «прикипел» к Артему, конечно же, он согласен.

Щербаков и Евгений тем временем вскипятили чай, добыли сухарей. Кажется, ничто так не сближает русских людей, как совместное чаепитие. Разговорился угрюмый Щербаков, и даже что-то вроде улыбки освещало его лицо, когда он рассказывал о том, как пропутешествовал в угольной яме от Шанхая до Филиппин и обратно — не удалось тогда ему добраться до Америки, но он все равно уедет отсюда. Наседкин недоверчиво качал головой. Без денег никуда не двинешься. А зайцем он и сам пробовал, из Нагасаки до Шанхая, но попался и был заперт в гальюне. Капитан русского парохода «Рязань» пытался остановить японскую шлюпку, чтобы сдать «зайца», но шлюпка проплыла мимо. Только потому он тут, в Шанхае. А что толку? Если бы знать языки…

Артем, до этого молчавший, вдруг заразительно захохотал. Наседкин удивленно посмотрел на товарища. Кажется, он ничего смешного не сказал, наоборот.

— Вот вы о языках упомянули, и мне вспомнилось, как в бытность свою в Париже довелось мне заведовать русской студенческой столовой. И вот однажды появляется в этой кухмистерской рыжий детина, этак сажени на две ростом. Мы его «ребеночком» прозвали. Так вот это дитятко в первый же день своего пребывания в Париже ухитрилось заблудиться. Языка он, как водится, не знал и никак не мог найти дорогу в Латинский квартал, где квартировал. Попытался объясняться жестами, французы только плечами пожимали. А надо вам доложить, французы любопытны, как дети. Скоро вокруг рыжего детины собралась толпа. «Ребеночек» рассвирепел, растрепал свои лохмы, встал на четвереньки, зарычал и начал кидаться на окружающих. Французы животы надорвали, но в конце концов поняли, что сей студиозус живет где-то возле Львиных ворот. Туда его и свели. А вы говорите — язык. Конечно, язык изучать нужно. И я лично все время зубрю английские слова.

— Я тут на днях тоже заплутал немного, хотел добраться до порта, а это верст шестнадцать — восемнадцать от Шанхая. Вышел поздно, вдруг стемнело, налетела туча, пошел дождь, и я решил вернуться. Попал в какие-то трущобы и никак не могу выбраться. Вижу, бежит какой-то европеец, дождик его подхлестывает, я к нему с английским, этих британцев здесь полно, а он остановился, этак глянул на меня да как пошлет куда подальше по-русски. Я от радости даже присел, — Евгений внезапно оборвал свой рассказ и смущенно оглядел товарищей.

Артем поднял руку.

— А что, ваш хозяин не поставляет хлеб на русские пароходы, заходящие в шанхайский порт?

Оказалось, что хозяин до этого не додумался, а между тем это предприятие сулило немалую выгоду. Артем решил подсказать хозяину новый источник обогащения, черт с ним, зато они с Наседкиным смогут частенько заглядывать в порт, официально знакомиться с командами русских судов. Это в будущем пригодится. А потом все же, какая-никакая, а связь с Россией, по которой они все так скучают. Когда заговорили о России, лица у всех стали серьезными и печальными. Родина. Куда бы ни забросила судьба человека, он всегда носит ее образ в сердце. Артем задумчиво и ни к кому не обращаясь заговорил:

— Когда — я был в Париже, то слышал от одного очень старого коммунара рассказ о том, как тосковал по России Герцен. А ведь у него было множество друзей, благородное дело. Но как ему в пышной парижской квартире или в собственном доме под Лондоном не хватало России! Однажды, когда у него собрались русские друзья, он вдруг предложил всем усесться в два ряда на ковер, лицом друг к другу, как сидят в лодке, и спеть «Вниз по матушке по Волге…». До чего же и мне захотелось сейчас оказаться в нашей малороссийской степи!

— А мне каждую ночь снятся ярославские леса, Волга, изба, которая и сегодня, небось, топится по-черному, — вдруг задумчиво сказал Щербаков.

— Ну, ладно, хватит слезу пускать, завтра к четырем на работу. Айда спать.

Потянулись дни, похожие один на другой, как близнецы. Однажды Артем оступился, подвернул ногу и вынужден был пролежать целый день в чуланчике пекарни, куда он перебрался из меблированной комнаты. Читать не хотелось, да и нечего было читать. Зубрить английские слова надоело, и Артем вспомнил, что давно не писал друзьям в Россию.

Газ коптил, еле освещал каморку.

«Простите, что так долго не писал, — начал он свое послание Екатерине Феликсовне Мечниковой. — Очень часто мне хотелось написать вам. Но постоянно встречались обстоятельства, которые мешали мне сделать это. Мы спим не на розах. Пробраться в Европу мне до сих пор не удается. Точно так же и в Америку или Австралию… Я застрял в Шанхае и жду не дождусь благоприятного случая, который бы позволил мне выбраться отсюда. Но, пока ждать-подождать, надо и делом заниматься. Жить на чужой счет я не могу… Я… кули. Никакой труд мне не страшен.

Пусть англичане лицемерно отворачивались, когда я тащил тележку с хлебом по городу. Это меня нисколько не трогало…»

Артем оторвался от письма. Вспомнился недавний случай. Утром, как всегда в 4 часа, он загрузил тележку свежеиспеченным хлебом и отправился по адресам. Они были постоянными, и он выработал наиболее экономный маршрут. Тележка была тяжелой, особенно в начале пути, когда ее доверху наполняли буханки хлеба, поэтому он откладывал на потом поездки по плохо мощенным улицам, где тележка скакала с булыги на булыгу, готовая ежеминутно перевернуться. С последними буханками он расставался часам к восьми утра. И вот несколько дней назад он, как всегда, постучал в двери дома, занятого английским коммерсантом. Вместо кухарки открыла хозяйка. И набросилась на него с отборной английской бранью. И что он грязный, и что хлеб остыл, и что из-за нерадивого развозчика они вынуждены, нарушая священные британские традиции, садиться за утренний завтрак позже восьми часов. В этот день шел дождь, было грязно, он устал, промок, и не хотелось ни с кем ни ругаться, ни просто разговаривать.