Наркокапитализм. Жизнь в эпоху анестезии - [21]

. Почему? Просто потому, что для меланхолии в ее маниакальных фазах характерно, что эго субъекта восстает против требований своего эго-идеала – таким образом, что оно может захотеть обратиться к другому идеалу, более подходящему. Конечно, придя к этому выводу, Фрейд не мог удержаться от того, чтобы не воспользоваться терминологией возбуждения: если эго в конечном итоге поворачивается против своего эго-идеала, то это происходит потому, писал он, что оно «возбуждается до протеста дурным обращением со стороны своего идеала»[150]. Так, гипотеза Тарда, выдвинутая на одной из страниц «Общественного мнения и толпы» и предполагающая, что жизнь толпы можно трактовать как колебание между манией и депрессией, находит подтверждение у Фрейда: человек толпы является депрессивным в маниакальной фазе. Для полноты аналогии с анализом «маниакально-депрессивного психоза» Крепелина не хватало только упоминания хлоралгидрата (или другого седативного препарата того же типа).

§ 46. Быть никем

Фрейд, по-видимому, не принимал разграничение Тарда между «толпой» и «публикой»; его вполне устраивало негативное, основанное на влечении определение коллективной жизни индивидов, – и требовавшаяся для него концепция возбуждения. В этом он был не одинок: в годы, последовавшие за публикацией «Психологии масс и анализа человеческого „Я”», множество авторов придерживалось схожей линии в своих интерпретациях – в том числе Вильгельм Райх, Элиас Канетти, Герман Брох и Хосе Ортега-и-Гассет[151]. У каждого из них можно различить ностальгию по миру, где индивид столь же редок, сколь и рационален, – короче говоря, по миру, где статус индивида сохранялся за людьми, не позволявшими себе сдаться перед лицом своего эго-идеала, неизбежно мужественного и буржуазного. Индивидом был человеком, который не боялся своего эго-идеала, поскольку знал, что его эго не так уж далеко от него отстоит и даже почти полностью совпадает с ним; индивидом был человек, чей нарциссизм достаточно силен, чтобы опираться лишь на самого себя. Такой индивид, разумеется, никогда не позволил бы себе предаться выражению нарциссического распада, подразумеваемого участием в действиях толпы; он не чувствовал ни потребности, ни желания в этом – его положение ставило его выше эфемерных нарциссических возбуждений. То, что эта фигура, характеризующаяся совершенным совпадением между эго и эго-идеалом, представляла собой совершенный кошмар, по-видимому, не очень беспокоило Фрейда, который, надо заметить, организовал всю свою жизнь в соответствии с чрезвычайно целеустремленным программированием эго-идеала. Возможно, именно желание быть кем-то и обусловило его нелюбовь к толпе, отказ видеть в ней что-либо кроме притягательности примитивной орды и зарождавшегося в ней ресентимента. Правда, даже в той позитивной интерпретации, к которой в итоге пришел Тард («публика»), отказ от стремления быть кем-то составлял первое условие формирования новой сущности: участие в толпе всегда подразумевало превращение в «никто» (personne). К бесчисленным трансформациям, вызываемым возбуждением, следовало добавить ту, в результате которой индивид превращался в «некто» (une personne) – становился кем угодно, становился индивидом. Переход от индивида к толпе означал переход от онтологии к ее противоположности – антионтологии, главной характеристикой которой являлся отказ от бытия.

§ 47. Что для вас хорошо

Бытие – объективный партнер всякого надзора; на этой категории основано любое предприятие, нацеленное на установление порядка с четким распределением мест, и оно играет роль антропологического стандарта и экзистенциального горизонта[152]. В современном наркокапитализме это стандарт депрессии, понимаемой как дефляция возбуждения, а горизонт – это горизонт химической реорганизации, посредством которой такая дефляция может быть обращена в правило эффективности. Бытие – это область психополитики; нет никакого бытия вне дела упорядочивания аффектов, отделяющего субъекты от всего в них, что относится к дисфункциональному, по крайней мере, всего, что считается таковым в правилах и предписаниях наркокапитализма. Это означает, что в психокапитализме онтология становится областью заповеди: бытие становится областью того, что должно быть; esti, о котором говорил Джорджо Агамбен, становится областью esto; в то время как факт становится областью нормы и так далее, – в виде некоего чудовищного низвержения, при котором состояние и порядок вещей неразличимы[153]. Но эта неразличимость отнюдь не представляет себя операцией управления, каковой она на самом деле является, а выдвигает себя в качестве решения – способа регулирования всего в вашей жизни, что прежде было дерегулировано и что делало вас таким несчастным, таким несогласным с самим собой. Бытие в психополитике – это дар, предлагаемый каждому, кто чувствует себя разрозненным, кому возможность связующего решения представляется самой желанной вещью; бытие должно было стать тем объ-единением, к которому так стремятся разъ-единенные. Напротив, возбуждение должно было стать процессом, в ходе которого предотвращается это объединение; оно должно было стать тем, что делает невозможным воссоздание бытия субъектов – или, скорее, того, что делает невозможным реорганизацию в соответствии с замыслами бытия. Предупреждение здесь очевидно: