Напряжение на высоте - [20]

– Ты обещал рассказать, чем все закончится… – тихо произнесли голосом Ники из темного угла комнаты.

Эмоции мигом унялись, сменившись толикой вины и признательности. А привыкший к полумраку взгляд выхватил силуэт девушки, сидящей в кресле.

Я молча потянулся за одеждой.

– Конечно, мы можем и дальше жить в больнице. Сойдем за пациентов, – последовал на мое молчание горький смешок. – Но как долго нам скрываться?

Дома ее ждала полиция, равно как и меня. Мачеха и сестра находились под охраной, но всякий раз задаваясь вопросом – а достаточно ли та надежна, чтобы противостоять возможностям имперского клана, Ника не могла не загонять себя в ловушку бесконечных сомнений и переживаний. И даже если защиты достаточно, то сколько им с нею жить?

Раньше она задавала эти вопросы себе. Сегодня не выдержала и спросила меня.

Вопросы и рассуждения продолжались все то время, пока я одевался. Иногда она срывалась на обвинения, иногда сама выступала мне адвокатом, защищая, убеждая себя, что иначе быть не могло. Под конец винила во всем себя лично, запутавшись в причинах и следствиях. Все эмоции, до того скрывавшиеся в ней, сжатые самообладанием и волей до огромного напряжения, сейчас рванули вовне, обращенные в слова, тон голоса и тихий плач.

– Пойдем, – завершив одеваться, протянул я к ней открытую ладонь.

– Куда? – тихо и бесцветно спросила Ника.

Еще немного – и что-то определенно надломилось бы внутри нее.

– Завершать. – Я был доброжелателен и уверен.

И мне поверили и не сломались.

Суматоха, вызов машин, организация передвижения по городу, который в одночасье перестал быть дружелюбным и открытым, заняли около часа времени.

Но уже на исходе восьмого часа вечера мы стояли подле пустыря на Воскресенской улице – полкилометра в длину и полторы сотни метров в ширину ценнейшей земли в самом центре города, без единой постройки на ней.

За двадцать лет, прошедших со времен падения рода Борецких, пустырь успел разрастись кустарником, черные ветви которого выглядывали из-под снега. Более ничего не росло на мертвой земле.

Разве что рекламные баннеры вдоль дороги, сорняками возникающие на каждом незанятом пятачке столицы, пятнали своим присутствием усыпальницу и одно из последних напоминаний о великом роде Борецких, башня которых стояла тут – и была уничтожена, срыта до фундамента так, что ныне в ровном заснеженном рельефе не видно и напоминания о былом.

Рядом сжал ладони в кулаки Пашка – он тоже был тут. Нельзя неуважительно, не спросив хозяина, явиться на его территорию. Я это понимал, а вот владельцы рекламных конструкций и даже пара отчаянных людей, оставивших на чужой земле металлические гаражи, – нет.

Пашка резко дернул ладонью, и порыв вечернего ветра резко взвыл до штормовых высот и обрушился на никем не званный самострой. В рев ветра вплелись стон металла и тревожное гудение бетонированной арматуры, шелест сметаемого снега и скрежет срываемых с места гаражей. То, что было рассчитано на борьбу со своенравной стихией, не справилось с волей человека – и рухнуло, как гнилые деревья, было сметено прочь с родовой земли.

Отчаянно засигналили с дороги; кто-то пораженно вскрикнул с пешеходных тротуаров от зрелища многотонных конструкций, убранных в сторону хозяином своих земель.

– Спасибо, что показал мне это, – коротко кивнул мне Пашка, развернулся и злым шагом последовал к ожидавшим его машинам.

В одной из них ждала его некая Го Дейю – и, как мне показалось, прибыл Пашка вовсе не посмотреть на пустырь Борецких и разрешить мне тут поиски. Скорее он хотел кое-кого вернуть мне обратно, судя по страдальческой мине на его лице и толике скрытой обиды, словно у Артема, взявшего как-то на пару дней мою Брунгильду себе домой. И ведь каждый из них в общем-то не возражал поначалу – скорее наоборот… Но каждый узнал, что кое у кого есть весьма суровый и непростой характер, который они изволят проявлять, когда меня нет рядом…

Во всяком случае, Пашка был цел и не покусан.

– Куда сейчас? – по-прежнему ежилась в куртке от недавнего порыва ветра Ника, пряча ладони в рукава и глядя в темноту пустыря.

– Вниз, – обозначил я направление.

– То есть как вниз?

– Надо копать, – пожал я плечами.

– Опять копать! – ворохнулось в девушке неожиданное и крайне агрессивное неприятие.

А взгляд, обращенный на меня, был весьма недобр.

– Не хочешь копать – не надо, – примирительно улыбнулся я. – Тогда копать буду я.

Сделал знак своей машине, тут же подъехавшей ближе, чтобы обеспечить доступ к багажнику.

Лопата там действительно была – добротная, с заточенной кромкой и эргономичным черенком.

– Недели за три справлюсь, – оценил я ее по весу и оглядел фронт работ.

– Хватит паясничать, – буркнула Ника. – Что тебе от меня нужно?

– Да так, использую столичную фишку, – признался я. – Ничего не просить и ждать, пока мне сами захотят помочь.

– Я тут дольше живу, не выйдет. А еще холодно, – переминалась с ноги на ногу Ника.

– Хочешь, пальто свое дам? – потянулся я к пуговицам.

– Говорю же – дольше, – хмыкнула она, отмахнувшись и вроде как перестав мерзнуть. – Говори, и мы обсудим, сколько это тебе будет стоить.

– Там, под слоем почвы, песок. – Я сделал паузу, чтобы девушка догадалась сама, а потом уже продолжил: – Было бы здорово, если бы его там не оказалось.