Направление — Прага - [92]

В конце концов мне надоело зазря проводить время у реки. В ярости ударил я удочками по воде. Брызги взлетели к вершинам деревьев. Над хребтами гор кружили ястребы. С полей тянуло лежалой пшеничной соломой. Я снова вернулся к своей серебряной блесне, спрятав на дно рюкзака коробочку с мотылями так, чтобы они мне больше не попадались на глаза.

Однажды утром, в конце мая, когда я сидел в канцелярии, вошла пани Топинкова.

— Пан Зинковский, — обратилась она ко мне, — инженер Марко подарил нашему отделу форель — вот такую. — Она показала руками, какую именно. — Если хотите полюбоваться, приходите, она в ванне.

Пани Топинкова рассмеялась и вышла из комнаты.

Кровь бросилась мне в голову. Карандаш выпал из рук. Меня охватили страшная зависть и злость.

С минуту я сидел неподвижно, а потом со мною произошло что-то необъяснимое: какая-то сила подхватила меня и понесла в ванную комнату; там я склонился над ванной и обомлел: в воде плавала огромная прекрасная форель.

Наступило лето. Каждую субботу я стал выбираться в горы — бродил по их зеленым склонам, собирал в рощах грибы и ягоды. Я вставал еще затемно, натягивал сапоги и потихоньку исчезал из дома. Когда солнце еще только-только окрашивало воздух у горизонта, я уже сидел на корточках за гумном и слушал пение петухов.

Во время прогулок путь мой лежал то через плоскогорья, то через овраги, то через луга; повидал самые прекрасные уголки, и все же душе моей чего-то не хватало… Я ловил себя на мысли, что все это я делаю из-за Марко: просто не желаю встретиться с ним на реке в какой-нибудь голубой излучине, где над водой шелестят сухие ольховые шишки. Эти мысли совсем лишали меня покоя. Я стал нервным. Даже со стариком Гамачеком не мог спокойно разговаривать.

— Ну что? Погуляли? — спрашивал он.

— Погулял, — хмуро отвечал я.

— Грибов уже нет. Холодно. Не растут, — говорил он.

— И не надо. Я хожу просто так.

— Просто так? Гм… гм. А у Воина вы были?

— Какого воина?

— Разве вы не видели памятник советскому воину?

— Откуда мне его видеть, если я о нем ничего не знаю? Никто мне ничего не говорил.

Пан Гамачек покачал головой.

— Там, наверху, у Трех холмов, похоронен русский капитан. Я думал, что вы туда ходите.

— Нет, у Трех холмов я еще не был.

— Ну что вы! О чем вы его спрашиваете? — вмешалась моя жена. — Разве вы не знаете, что он с детства боится мертвых?

— Помолчи! — прикрикнул я на жену. — Не каждый может быть таким героем, как ты.

3

Я натянул сапоги, хлопнул дверью и ушел в горы. Шел я без остановки, наверное, час, уже задыхаясь от напряжения и проклиная весь белый свет. Я сердился на жену, на пана Гамачека, на инженера Марко и на самого себя…

Я вышел на лесную дорогу. Справа был овраг с крутыми скалистыми скатами; по нему тек ручей, такой маленький, что в нем не могли бы жить даже головастики. Местами дорога прижималась к горе, местами отходила от нее. Подымались вверх двадцатилетние буки. Их корни выступали из земли и дробили аспидный сланец.

Я прошел еще не более пятнадцати метров и вдруг от удивления остановился как вкопанный. Метрах в сорока передо мной шел человек в зеленой куртке лесника с каким-то странным чемоданом в руке. Я вгляделся: это был инженер Марко.

Инстинктивно я спрятался за дерево. Когда затем через минуту высунул голову, чтобы посмотреть, где он, то увидел, что инженер спокойно продолжает свой путь.

На лбу у меня выступил пот. Несомненно, я был близок к разгадке тайны инженера Марко. Сейчас самое главное — не упустить его из виду. Я должен преследовать его до тех пор, пока он не откроет свой таинственный чемодан. Тогда все сразу станет ясно. Чемодан не казался тяжелым. Что лежало в нем? Деньги?

Приблизительно с четверть часа я следовал за Марко. Чем дальше, тем труднее становилось идти: дорога все круче поднималась в гору. Трава здесь была сырой, земля повсюду изрыта копытами кабанов. Тут, на болоте, они лежали в жаркие летние дни.

Я посмотрел вверх и увидел гребень горы — ровный как линейка. Отсюда к нему вела крутая тропинка. Марко был уже почти в конце ее.

Я начал карабкаться в гору, временами останавливаясь и прячась за деревья. Вскоре я потерял Марко из виду. Боясь неожиданно столкнуться с ним там, наверху, я решил сделать небольшой обход, метров в десять. Ну, вот и конец!

Передо мной раскинули ветви старые сосны. Под их сенью я увидел какой-то цветник. Марко стоял перед ним, все еще держа чемодан в руке. Потом он наклонился, положил чемодан на листья, присел и поднял крышку. И не успел я опомниться, как он выпрямился, держа в руках скрипку.

Я снова перевел взгляд на цветник и только тогда заметил белую плиту. Боже мой! Не на Трех ли я холмах? Не здесь ли могила того советского воина? Ведь Гамачек говорил мне, что где-то тут похоронен русский капитан. Неужели здесь?

…И вот в тиши деревьев неуверенно зазвучала скрипка. Это была тихая, грустная мелодия. Казалось, что она рассказывает о раннем летнем вечере, когда стада возвращаются с пастбищ домой, в избах пахнет топленым молоком и кошки, встав на задние лапы, точат о дерево свои когти… Вот в одном из окон появляется бледное женское лицо. Оно обращено к небу, на котором рождаются звезды. Кто-то зажигает лампу. С улицы доносится тихий звон колокольчиков. Роса ложится на луга, горы еще розовеют, и над ними склоняется синее небо. Кто это там топочет во дворе? Это жеребята резвятся в предчувствии первого радостного галопа…