Направление – Берлин - [16]

– Он меня и под землей найдет, – возмутился Залевский. – Невзлюбил, потому что я из АК!

– Не пори чушь! – засопел Багинский. – Давай я помогу.

Одновременно с первыми лопатами земли, выброшенной на бруствер, со стороны вражеских позиций отозвалась тяжелая артиллерия.

– Достойно нас приветствуют! – прислушался к проносящимся над головой снарядам Залевский. Гул пошел по лесу: один разрыв следовал за другим.

– Пронюхали, что пан Залевский прибыл на Одру, – съязвил Наруг. – Не сбрасывай песок на ту сторону… Немцы увидят. Русские там дерном все выложили, замаскировали. Поэтому противник и лупит вслепую. Ну, поживее… Потом один из вас останется на посту, остальные могут поспать.

– Можно мне сразу вызваться добровольцем, – ехидно вставил Залевский, – все равно известно, кого пан капрал назначит.

– Хорошо. Первый час отстоишь ты. Насмотришься вдоволь, – тотчас согласился Наруг.

В тишине лишь поскрипывали лопаты да летела земля со дна траншеи.

Поляки постепенно обжились в окопах. Через несколько дней они уже знали, когда можно выскочить в лес, потому что немцы строго соблюдали обеденный перерыв. Жизнь вошла в колею. Поэтому они очень удивились, когда однажды в безлунную ночь капрал поднял свой взвод.

– Сбор у старшины. Только не мешкать!

– Идем на задание? – допытывался Залевский.

– Поторапливайся, узнаешь.

Пригнувшись, они входили в землянку, где расположилась ротная канцелярия. Коптилка, искусно изготовленная из медной артиллерийской гильзы, рассеивала ровный, чуть желтоватый свет – горсть соли, брошенная в бензин, не давала ему вспыхнуть.

– Подходите ближе, – приглашал вошедших сержант Валясек. – Он взял в руки лист бумаги, густо исписанный каллиграфическим почерком, и, наклонившись к огню, начал читать:

– «Мы, солдаты первого пехотного полка, достигнув Одры, водружаем этот пограничный столб и устанавливаем здесь границу Польши на веки веков». – Пан капитан, извольте, – протянул он ручку командиру роты.

– По-польски или по-русски?

– Лучше по-польски.

– Получай! – отодвинулся тот от стола. – Подходите и расписывайтесь.

– Да пояснее пишите, ведь это войдет в историю, – напомнил им Валясек.

Они с усердием выводили пером буквы. Даже строптивый Залевский, остривший по любому поводу, почувствовал, как по спине у него побежали мурашки. Это Не пустые разговоры, а настоящая История.

– Хорошо бы подписаться и за тех, которые не дошли, – послышался в полумраке чей-то голос.

– Список погибших мы приложим, – заверил солдат старшина роты. – Все это мы свернем, вложим в бутылку, закупорим ее и закопаем возле столба, на вечные времена. Ясно?

– Ясно! – хором отвечали они, глядя, как капли сургуча, украденного из штаба батальона, капают, запекаясь, словно кровь.

– Теперь берите столб да смотрите водружайте осторожно, чтобы швабы не повредили, – напутствовал их Валясек.

– Щебня подсыпьте, чтобы крепче стоял.

– Не раздавите бутылку! – забеспокоился Острейко.

– Не бойся, отец…

Поддерживаемый руками, столб застыл в вертикальном положении. Яму поспешно засыпали землей. Бутылку, как советовал Наруг, закопали донышком вверх, чтобы влага не разъела пробку. Они уже притаптывали сверху землю, когда противник заметил движение у окопа, грянул далекий одиночный выстрел, свист пули полоснул, как бичом. Все скатились в траншею.

И тогда длинная очередь взметнула пыль на бруствере. Пули глухо уходили в песок.

– Растревожили мы их, как осиное гнездо! – усмехнулся, закусив губы, Острейко. – Заметили.

– Погляди, столб стоит?

Залевский высунул голову и с удовлетворением убедился, что столб стоит на месте, даже не задетый пулями.

– Порядок! Стоит!

– И пусть стоит, – неожиданно отозвался Багинский. Его слова восприняли с облегчением – он снова включался в жизнь роты и взвода, превозмогая собственную боль.

– Чтобы его свалить, им придется ударить из орудия и попасть точно, – заметил Острейко. – Зубы себе обломают, но не укусят. Знаете что? Пока мы стоим на этом рубеже, можно каждую ночь по столбу вдоль всего берега ставить, назло им. Ну, что вы на это скажете?

– Здравая мысль! Надо. Хороший хозяин огораживает свои земли, чтобы какая скотина не учинила потравы.

– На, Багинский! – ему первому поднес Бачох свою, постоянно пополняемую флягу.

– Эх, давай! За эту границу и за тех, кто ее охраняет, надо хлебнуть глоток.

Опустив потемневшие веки и запрокинув голову, он дважды хлебнул. Они, не отрываясь, глядели, как ходит его заросший щетиной кадык.

Днем в окопах оставалась лишь небольшая часть личного состава; наблюдатели бдительно следили за вспышками немецкой артиллерии: с высокого берега позиции врага хорошо просматривались.

Перед ними открывалась широкая панорама, начинавшаяся от взорванного железнодорожного моста, рухнувшие пролеты которого темным каркасом возвышались над бурой поверхностью реки, полной водоворотов, вплоть до ее излучины, исчезавшей в глубине леса. За главным руслом Одры пересекала луг другая сверкающая полоска, обнесенная валами с проволочными заграждениями, – Старая Одра и судоходный канал.

Деревушки, серые этернитовые крыши которых возвышались над фруктовыми деревьями, окопавшийся противник тоже, видимо, превратил в систему дотов. Трудно будет взламывать этот глубоко эшелонированный оборонительный рубеж.