Наполеоновские войны - [95]

Итак, в том, что касается крестьян, падение Штейна являлось тяжёлым ударом. Однако внесло ли это значительные изменения в направление хода реформы, вопрос спорный, поскольку немногие его сотоварищи-реформаторы когда-либо разделяли социальный радикализм Штейна. В частности, для большинства военных реформаторов было непреложной истиной, что офицеры должны быть «благородными» людьми, а солдаты — крестьянами, ремесленниками или рабочими. Хотя они и были воспитаны таким образом, им пришлось смириться с тем, что буржуа имеют столько же прав считаться «благородными» людьми, как и юнкеры, но у них и мысли не было о том, что дворянин может служить простым солдатом. С дворянами, во всяком случае, продолжали обращаться с особой благожелательностью; так, официальные инструкции новым экзаменационным комиссиям предполагали, что такие качества, как «умение вести себя», столь же важны для будущего офицера, как и «знания и образованность»[256]. Между тем буржуазии тоже давались привилегии: в меморандуме от 31 августа 1807 г. Шарнгорст предлагал, чтобы все годные мужчины, которые в состоянии оплатить стоимость оружия и обмундирования, записывались в гражданское ополчение, а прочие формировали регулярную армию, что подразумевало для имущих лучшие условия службы, чем для простолюдинов. Что же касается идеи о необходимости вооружения всего народа, то Шарнгорст особо выступал против создания ополчения, в которое привлекались бы низшие классы, тогда как Клаузевиц после войны искренне признавал, что вооружение народа представляло огромную опасность.

Итак, хотя с падением Штейна движение прусской реформы и не застопорилось полностью, она, безусловно, приобрела новое направление — теперь всё вращалось вокруг барона Карла фон Гарденберга (Carl von Hardenberg). Гарденберг, назначенный в июне 1810 г. канцлером после непродолжительного периода «временного» кабинета, являлся сторонником абсолютизма, не имевшим времени на мечты Штейна о привлечении народа, или по крайней мере имущих классов, к управлению. Начнём с вопроса о народном представительстве — новый канцлер относился к нему с большой опаской и предостерегал Фридриха-Вильгельма, «что дела такого рода требуют огромнейшей осторожности, поскольку необходимо обеспечить, чтобы народное участие пребывало совместимым с монархическим устройством, и помешать ему выродиться в нечто революционное»[257]. Хотя Гарденберг в декабре 1810 г. сформировал «собрание имущих», состоящее из сорока шести представителей чиновничества, дворянства и крестьянства, а позднее «временное национальное собрание», которое заседало с 1812 г. по 1815 г., он считал, что им нельзя давать никакой власти, и их единственное назначение состоит в способствовании исполнению его планов (правда, часто отрицают даже эту их роль — Гарденберг считал их столь незначительными, что редко советовался с ними даже по важнейшим вопросам). Короче говоря, с точки зрения Гарденберга, реформа имела совершенно другие цели: её настоящим предназначением являлось превращение Пруссии в централизованное государство, а не в конгломерат провинций, и разрушение власти юнкерства (к 1810 г., как мы увидим, сопротивление дворянства приобрело огромную силу). Между тем, хотя Гарденберг, безусловно, стремился к подчинению юнкерства государству, он как схоластический экономист-либерал, а на самом деле как крупный землевладелец, склонен был, кроме того, подрывать покровительство крестьянам.

Вопрос освобождения крепостных крестьян настолько важен для прусского реформистского движения, что действия Гарденберга в этом отношении стоит рассмотреть поподробнее. В сущности эдикты 1807 и 1808 гг. ввергли страну в беспорядок. Значительное недовольство уже вызвала угроза дворянству, обуславливаемая реформой армии, которую юнкер Йорк (Yorck) объяснял «незначительной уступкой взглядам… космополитов»[258]. Хотя эдикты об освобождении крепостных крестьян были смягчены, они возбудили всеобщее бешенство, нашедшее своё самое яркое отражение благодаря тому, что политический вакуум, к которому привела французская оккупация, по необходимости возродил дворянские собрания графств и провинций. Так, в правительство поступали петиция за петицией о том, что государство не вправе нарушать права собственности, что юнкерство будет разорено, и о том, что падение дворянства приведёт к краху государства. Однако, несмотря на протесты, многие юнкеры, кроме того, пользовались возможностями, предоставляемыми данными законодательными актами, для выселения своих крестьян, а в некоторых случаях одновременно пытались совсем скрыть известия об освобождении, следствием чего стало восстание больших масс крестьян, особенно в Силезии. Перемежающиеся вспышки сопротивления происходили по меньшей мере до 1811 г., а в некоторых случаях волнения имели настолько серьёзный характер, что для восстановления порядка призывали и французские, и прусские войска. Но это ничуть не пугало дворян. Гарденберг, решительно настроенный добиться подчинения дворянства общим установлениям и в то же время рационализировать государственные финансы и насколько возможно повысить его доходы, в октябре 1810 г. ввёл в действие далеко идущий «Финансовый эдикт». Не вдаваясь в подробности, он налагал высокие пошлины на предметы роскоши, ликвидировал все освобождения от земельного налога, на равной основе облагал налогом всех собственников и упразднял все гильдии и иные монополии, в том числе и те, которыми пользовалось дворянство в отношении помола муки, пивоварения и винокурения. Реакцией стала новая волна протестов, и Гарденберг уступил в том, что для него было почти несущественным: новый эдикт от 14 сентября 1811 г. в сущности устанавливал, что ненаследственные арендаторы-крестьяне — большинство прежних крепостных — могут стать свободными землевладельцами и, таким образом, избавить себя от всех будущих трудовых повинностей посредством уступки половины своей земли своим помещикам и выражения согласия выплатить им добавочную сумму в соответствии с дальнейшей процедурой «регулирования». Нечего и говорить, что всё это было крайне неблагоприятно для крестьян, которые оказались лишёнными значительных земельных площадей и часто оставались с участками, слишком мелкими, чтобы содержать семью. Но и этого было мало юнкерам, которые в принципе возражали против появления крестьян-собственников, утверждали, что низшие классы стали непочтительны, и заявляли, что собственности лишились не крестьяне, а на самом деле дворяне, но, как бы то ни было, ясно, что идеалы, на которые первоначально опиралось освобождение крепостных крестьян, теперь прекратили своё существование.