Наполеоновские войны - [97]

То, что происходило в ходе наполеоновской эпохи, является, в нескольких словах, последним, и часто не очень впечатляющим, вздохом просвещённого абсолютизма (в Австрии и в меньшей степени в Испании и России монархи фактически отказались следовать примеру радикализма своих предшественников). Здесь, однако, имеется любопытный парадокс. Реформы Александра I, прусское реформаторское движение и усилия эрцгерцога Карла по традиции рассматривают как попытку победить Францию её собственным оружием — иначе говоря, воевать с «народной войной» с помощью «народной войны». Хотя эта параллель ошибочна, на её место можно поставить другой зеркальный образ такого же рода. Если Наполеон был не революционером, а ужасным перевоплощением Людовика XIV, то всё равно подобное воевало с подобным. Противники императора, столкнувшиеся с ярко выраженным просвещённым абсолютизмом, устремились к аналогичному усовершенствованию своих государств, и в случае Австрии, Пруссии и России сделали столько, что открыли путь к окончательной победе. Хотя отдельные реформаторы, возможно, и были разочарованы конечным результатом, говорить о «провале» реформ значит поэтому неправильно толковать их цели.

Глава VII Революция и французы

Перемены на задворках империи

«Испанцы! Слово «Отечество» должно перестать быть… для вас только словом. В… ваших душах оно должно означать место, где не оскверняют закон и обычай, место, где таланту дают возможность расцвести и где вознаграждается добродетель. Да, испанцы, скоро придёт день, когда монархия обретёт крепкую и долговечную основу… Тогда и вы получите основные права… которые преградят дорогу произволу и будут служить закону и порядку…»[259]

Если мы хотим вскрыть радикальные социальные и политические изменения в стане противников Наполеона, не надо присматриваться к великим державам. Хотя Австрия, Пруссия и Россия на практике сделали некоторые уступки либерализму или национализму, старый порядок в них после войн всплыл на поверхность без фундаментальных изменений. В поисках свидетельств настоящего политического переворота следует обратиться к другим странам, и прежде всего к Испании, Швеции и Сицилии, в которых наполеоновские войны открыли путь революции, установлению конституционных монархий и осуществлению более или менее широких программ либеральных преобразований. Как на центральный элемент этого процесса всегда указывают на желания народа и, особенно в Испании, на концепцию «народной войны». Испания, конечно, была местом знаменитой партизанской войны, в Швеции наблюдалось серьёзное нерегулярное сопротивление в Финляндии, а в Сицилии испытывали настоящий страх, что народ скорее поднимется на войну на стороне французов, а не Бурбонов. В то время как прусских реформаторов заботило втягивание народа в войну посредством политических и социальных преобразований, в этих странах позиция была, таким образом, противоположна: вовлечение населения в борьбу выступало как оправдание перемен. Но во всех случаях «народ» почти ничего не получил за свои усилия: плодами либеральных реформ воспользовались элиты — будь то дворяне или буржуа — которые перехватили инициативу и преследовали свои интересы. Таким образом, наполеоновские революции, возможно и бывшие иногда либеральными, имели какой угодно, только не народный характер.

Испания: медиевалисты и либералы

Первым государством, подвергшимся кризису, который подействовал как катализатор фундаментальной перестройки, стала Испания. Здесь майское восстание 1808 г. по самой своей сути являлось революционным актом, равнозначным отрицанию прав Бурбонов распоряжаться троном, не учитывая мнения испанского народа. Законность этого действия спорна, поскольку из него следовало, что суверенитет возвратился к народу, и что у последнего есть неотчуждаемое право определять свою судьбу. Хотя традиционалисты могут доказывать, что суверенитет был взят с единственной целью возврата его в руки Фердинанда VII, на этот вопрос есть общепринятая точка зрения. Даже Гаспар Мелхиор де Ховельянос (Gaspar Melchor de Jovellanos), ярый противник либеральных аргументов, откровенно признавал:

«Народ создавал [хунты] во время открытого мятежа, и я знаю, что в спокойные времена этому праву невозможно уступить без разрушения основ установлений… Но отрицать это право… народа… подло переданное в руки тирана, которого он ненавидит…. было бы чудовищной политической ошибкой…»[260].

Нечего и говорить, что отзывы из рассеянных по Испании очагов либерализма совершенно не противоречили друг другу. Например, 12 сентября 1808 г. Semanario Patriotico (печатный орган поэта-либерала Мануэля Кинтаны) заявил: «Только нация может… перестроить исполнительную власть, которую отсутствие короля оставило в дезорганизованном состоянии»[261]. Из этого следовало, что необходима какая-то форма народного представительства. Сначала его недостаток восполнялся тринадцатью провинциальными хунтами, которые сформировались в свободных от французов районах для руководства восстанием, состояли из смеси представителей административных, военных и церковных учреждений старого порядка, в то время выступавших как представители не только монарха, но и, конечно, народа, и представителей местной землевладельческой и коммерческой олигархии. Существенно, что там, где предпринимались попытки бросить вызов этой новой ортодоксальности, они терпели крах; так недвусмысленно легитимистская диктатура, установленная генерал-капитаном Старой Кастилии, Грегорио Гарсия де ла Куэста (Gregorio Garcia de la Questa), была быстро свергнута. Более того, соглашались не только с суверенностью народа, была очевидной и необходимость преобразований. Все испанцы, какими бы ни были их остальные взгляды, не спорили с тем, что Годою, которого теперь считали не только бестолковым мотом, но ещё и изменником, нельзя больше позволять мучить Испанию, а также с тем, что все следы его правления — повсеместно называемого «министерским деспотизмом» — следует уничтожить, что в свою очередь предполагало, что на свободную волю монарха надо надеть какую-то узду. В то время также раздавались призывы к войне, хотя эта проблема сначала не занимала особо видного места, будучи отодвинутой на второй план буйной эйфорией, вызванной первыми испанскими победами, такими как пленение целой французской армии в Байлене, которая крайне преувеличивалась и ошибочно приписывалась народному героизму.