Наполеоновские войны - [44]
«Я твёрдо уверен… что новая французская династия могла бы добиться признания подавляющего большинства нашего поместного дворянства. Прежде всего, две трети указанного сословия сохраняют своё положение при нынешнем правлении, которое они… рассчитывали поддержать приверженностью новым правителям»[145].
Особенно сильным было социальное давление на аристократию. Поскольку семейные дворы являли собой вершины престижа, уехать из страны или уйти с головой в частную жизнь означало бы уступить дорогу новому дворянству, с созданием которого Бонапартам очень везло, или, с меньшими угрызениями совести, — старым соперникам. Между тем постоянное стремление Наполеона к единению со старым порядком, не говоря уже о стремлении подняться по общественной лестнице и презрении к черни, характерных для всех Бонапартов, означало, что сотрудничество принимается с распростёртыми объятиями. Дворяне, совсем не теряя влияния, оказывались в правительстве, при дворе и личной охране; их осыпали дарами (в Вестфалии, например, щедрость Жерома Бонапарта повысила доход князя Гессена-Филиппшталя с 16.000 до 84.000 франков), подтверждались их права на титулы и имения, их защищали от крестьянских волнений, а где можно, ублажали назначением чиновников, близких им по духу. Хотя случалось и противодействие — в Иллирийских провинциях, например, значительная часть поместного дворянства бежала в Австрию, в Риме почтенные семейства держались в стороне, а в Испании некоторые гранды в мае 1808 г. приняли участие в восстании — сотрудничество было совершенно оправданным, следствием чего становилась значительная степень участия в делах империи. В Неаполе четверо из тринадцати министров Жозефа Бонапарта были аристократами, а в Испании в состав лиц, назначенных им в самом начале на военные и гражданские посты, вошли по меньшей мере восемь грандов. Польское, пьемонтское и вестфальское поместное дворянство, привлечённое военной карьерой, — традиционной привилегией дворян — толпами валило в армию; не менее двух третей вестфальских офицеров имели дворянское происхождение. Дворяне, хотя и не столь часто, попадали также в администрацию, особенно в Голландии и Рейнланде. Итак, в целом, как утверждает Вульф, «пестование Наполеоном старого дворянства, несомненно, приносило плоды»[146].
Перейдём теперь от дворянства к состоятельным слоям населения в общем. Для дворян, земельной буржуазии — группы, появившейся ещё до начала продажи «национального имущества» (biens nationaux), — и удачливых предпринимателей, имеющих средства для различных вложений, возможность приобретения новых имений создавала мощный стимул для вовлечения в дела империи, как средства, способствующего семейным интересам или их защите. Между тем для тех, кто обладал техническим образованием или опытом, пора империи стала звёздным часом, поскольку процветали общественные работы всех видов, резко вырос бюрократический аппарат, уделялось значительное внимание образованию и здравоохранению и возрос спрос на учёных, статистиков и экономистов. Кроме того, некоторым она давала шанс на славу и приключения. Отсюда то, многие молодые люди из семей, которые в других отношениях были враждебны империи, добивались права стать под её знамёна, а офицеры армий, расформированных французами, проявляли готовность перейти на имперскую службу. Кроме того, в тех областях великой империи, где процветало предпринимательство, — прежде всего в Рейнланде заправилы промышленности и торговли были вполне удовлетворены наполеоновским правлением, поскольку оно давало им беспрецедентные возможности, и администрацией, казалось, сделанной по их заказу; примерно то же относилось и к богатым евреям, таким как Дандоло (Dandolo) в Иллирийских провинциях и Якобсон (Jacobson) в Вестфалии. Наконец, хотя среди простых людей сотрудничество встречалось редко, оно вовсе не было чем-то необычным. Например, в Испании и Калабрии горожане и зажиточные крестьяне часто искали защиту от партизан и в результате стремились попасть в местную милицию, набираемую для борьбы с ними. В Италии традиции вендетты иногда вообще приводили целые семейства или деревни к фактическому сотрудничеству с французами. И наконец, в Иллирийских провинциях солдаты-крестьяне старой Военной Границы приветствовали приход французов, так как надеялись, что они облегчат им тяжёлое бремя той военной службы, которую их заставляли нести.
Остаётся выяснить, насколько глубоким было это сотрудничество. Как проскальзывает в рассуждениях о франкмасонстве Наполеона, участие в аппарате империи не обязательно предполагало политическое согласие. Масонство, очень популярное в армии из-за своего антиклерикализма, получило значительную поддержку благодаря походам французских армий; везде, где они проходили, образовывались новые ложи. В них вступали и местные жители. Но за пределами Италии, где местные традиции тайных обществ и конспирации придавали масонству значительный шарм, местное население, видимо, не очень ими интересовалось и состав лож по большей части ограничивался французами: резидентами, солдатами и администраторами. Более того, даже в Италии, по крайней мере некоторые ложи, вероятно, были совершенно аполитичны и противились всем попыткам превратить их в орудие наполеоновской пропаганды. Кроме того, хоть покупка «национального имущества» или использование империи иным образом считались приемлемыми, даже на «присоединённых землях» не испытывали большого желания занимать посты, требующие тяжкого труда или отъезда из родных мест; французские чиновники всегда жаловались на проявляемое в этом отношении достопамятное упорство — отсюда довольно жалкое число префектов-нефранцузов, о чём уже упоминалось. Почти то же самое можно сказать и о братании с населением оккупированных территорий. Дружба с французским офицером или посещение официального бала сами по себе мало что значили, а зеркальным отражением признательности, демонстрируемой весьма привилегированными предпринимателями рейнских департаментов, было негодование и отчаяние их менее удачливых сотоварищей в Берге и Вестфалии. Короче говоря, жизненно важные для французов элементы сотрудничества за пределами узкого круга чиновников и интеллектуалов были относительно хрупкими и могли легко исчезнуть.
