Наполеон. Годы величия - [48]

Иногда, когда я входил в комнату, чтобы одеть его, он подбегал ко мне, словно сумасшедший, с любимым приветствием: «Итак, месье шутник», — сопровождая эти слова щипками моих ушей такой силы, словно хотел, чтобы я заорал от боли; к этой нежной ласке он часто добавлял еще один, а то и пару шлепков по щеке — тоже с немалой силой. В таких случаях я был уверен, что он до конца дня пребудет в отличном состоянии духа и будет полон доброжелательности, чему я часто становился свидетелем.

В личных апартаментах император почти всегда выглядел бодрым и вполне доступным, в свободной манере разговаривая со слугами, спрашивая об их семьях, делах и даже развлечениях. Но стоило ему закончить процедуру одевания, как он становился суровым и задумчивым, принимая манеру поведения и облик императора.

Его величество изредка читал утром новые сочинения и модные романы; и когда книга ему не нравилась, он бросал ее в огонь. Это не означало, что таким образом уничтожались только слабые произведения; ибо, если автор не числился среди его фаворитов или слишком хорошо высказывался о зарубежных странах, этого было достаточно, чтобы приговорить целый том к сожжению. Я видел, как по этой причине император бросил в камин том с произведениями госпожи де Сталь, включавшими ее книгу «О Германии».

Если вечером он заставал нас, наслаждавшихся чтением книги, в салоне, в котором мы ждали часа отхода ко сну, то он рассматривал произведение, которое мы читали, и если обнаруживал, что это модный роман, то он без сожаления сжигался. Его величество редко упускал случай прочитать небольшую лекцию по поводу конфискации книги и заметить провинившемуся, что он сделал это, «так как человек не мог найти ничего лучшего для чтения, чем это». Однажды утром он заглянул к нам и бросил в пылающий камин книгу (кто был автор, я не помню), и когда Рустам нагнулся, чтобы вытащить ее из огня, император остановил его и сказал: «Пусть эта грязная вещь горит, это все, чего она заслуживает».

Расходы на содержание домашнего хозяйства

Денежная сумма, установленная его величеством для ежегодных расходов на одежду, равнялась двадцати тысячам франков; в год коронации он страшно рассердился, поскольку она была превышена. Представление ему счетов домашних расходов никогда не обходилось без душевного трепета; он неизменно урезал и уменьшал суммы, рекомендуя самые разнообразные реформы. Помню, как после того как я попросил для кого-то служебное место с окладом в три тысячи франков, которые он все же согласился выделить, он воскликнул: «Три тысячи франков! Но вы же понимаете, что это доход одной из моих коммун? Когда я был младшим лейтенантом, я не тратил так много». Эта фраза повторялась постоянно в разговорах с теми, с кем он был близок; и «когда я имел честь быть младшим лейтенантом» часто произносилось им, и всегда в качестве примера при сравнениях или наставлениях в области экономики.

Когда мы затрагиваем тему финансов, я вспоминаю случай, который может занять место в моих мемуарах, поскольку он касается меня лично и, более того, дает представление о том, как его величество понимал экономию. Он говорил, и часто совершенно правильно, что в личных расходах, так же, как и в общественных, даже допуская честность торговых агентов (что император, я должен признать, всегда делал с большой натяжкой), одни и те же вещи могут быть сделаны с гораздо меньшими затратами. Таким образом, когда он требовал сокращения расходов, то вопрос стоял не о количестве предметов, требующих расходов, а только о ценах, запрашиваемых за эти предметы поставщиками; и я готов привести немало примеров тому, как эта идея действовала на поведение финансовых чиновников его правительства.

Однажды, когда император изучал различные счета, он пожаловался на большие расходы по содержанию конюшен и, соответственно, урезал значительную сумму в статье на эти расходы; и главный конюший, для того чтобы на практике добиться требуемой экономии средств, посчитал необходимым лишить нескольких лиц из числа обслуживающего персонала дворца приданных им карет. В этом списке лишенных карет оказался и я. Через несколько дней после осуществления этой меры его величество возложил на меня выполнение поручения, которое требовало использования кареты; и я был обязан информировать его, что поскольку я лишен кареты, то не смогу выполнить его поручения. Император воскликнул тогда, что у него были совсем иные намерения и что г-н Коленкур, должно быть, плохо смыслит в вопросах экономии. Когда он увидел его вновь, то заявил, что не хотел бы, чтобы трогали то, что принадлежало мне.

Единственное требование императора в отношении его одежды заключалось в том, чтобы она была прекрасного качества и идеально удобной, и его мундиры для повседневного ношения, парадные мундиры и даже знаменитая серая шинель были сшиты из прекрасной материи в ателье самого Лувье. Во времена Консулата он носил, как тогда было модно, мундир с длинными фалдами; впоследствии мода изменилась, и фалды стали делать более короткими; но император с исключительным упорством не отказывался от привычной для него длины фалд, и я немало потратил нервов, чтобы вынудить его забыть о старой моде, и только благодаря хитроумной уловке мне удалось добиться успеха. Каждый раз, когда я заказывал новый мундир для его величества, я давал указание портному укорачивать фалды по крайней мере на один дюйм, пока, наконец, они не перестали иметь нелепый вид, а сам Наполеон не заметил происшедшей перемены. В этом вопросе он не отказывался от старых привычек столь же упорно, как и во всех остальных; и его самое главное пожелание в отношении одежды заключалось в том, чтобы она не была слишком тесной, в результате чего случалось, что его внешний вид бывал весьма далек от элегантности.