Наполеон. Годы величия - [47]

Несколько дней спустя Париж устроил в честь их величеств грандиозный праздник, блеск и великолепие которого превзошли бы любое описание, если бы было возможно взяться за него.

После фейерверков был запушен огромный воздушный шар, который весь, вместе с корзиной и канатами, привязанными к нему, был разукрашен бесчисленными гирляндами цветных фонариков. Этот освещенный цветными огнями громадный шар, медленно и величественно поднимавшийся в небо, представлял собой потрясающее зрелище. На какое-то время он завис как раз над Парижем, словно ожидая того момента, когда человеческое любопытство будет полностью удовлетворено, и затем, достигнув высоты, на которой был встречен более быстрым движением воздуха, внезапно исчез, гонимый ветром на юг. На следующий день он упал около Рима. Шар пересек Францию, Альпы и так далее, покрыв расстояние более трехсот лье за двадцать два часа, со скоростью пятнадцать лье (45 миль) в час; и что представляется еще более замечательным, так это тот факт, что его вес со всеми украшениями составлял пятьсот фунтов.

Наполеон в повседневной жизни

Император, работая по ночам, имел привычку пить кофе со сливками или шоколад; но потом он отказался от этого и во времена империи ничего ночью не принимал, лишь в редких случаях пунш, легкий и некрепкий, как лимонад, или, когда просыпался, настой из апельсиновых листьев или чай.

Когда позволяли обстоятельства, жизненные привычки императора не менялись и его время распределялось почти одинаково следующим образом. Каждое утро, ровно в девять, император покидал свои апартаменты; его точность в соблюдении часов доходила до крайности; иногда я видел сам, как он выдерживал две или три минуты до того, как войти в комнату, чтобы кто-нибудь не мог чувствовать себя пойманным врасплох. В девять часов утра он был одет уже на весь день. Когда он появлялся в приемной комнате, то сначала принимал дежурных офицеров, получавших указания его величества на весь период дежурства.

Сразу же после этого начиналась процедура, получившая название «великий сбор». То есть император принимал персонажей высокого ранга, которые имели право на раннее посещение благодаря своим обязанностям или в силу особого расположения к ним со стороны императора, и я могу утверждать, что это расположение было предметом большой зависти. Обычно оно жаловалось всем офицерам, состоявшим на службе в императорском дворце, даже если они были свободны от дежурства; все присутствующие стояли, так же, как и сам император. Он обходил по очереди всех собравшихся, почти всегда обменивался парой слов или задавал кому-то вопрос; и потом, в течение всего дня, было очень забавно видеть гордое и заносчивое поведение тех лиц, с кем император общался немного дольше, чем с другими.

Эта церемония обычно продолжалась тридцать минут, и сразу же после ее окончания император раскланивался, и все присутствовавшие удалялись.

В десять часов тридцать минут императору подавался завтрак, обычно на маленькой подставке из красного дерева; первый прием пищи продолжался семь или восемь минут, хотя иногда он продлевался, и даже, как правило, продолжался довольно значительно. Это случалось, однако, только тогда, когда император пребывал в необычно добродушном настроении и хотел доставить себе удовольствие беседой с особо заслуженными людьми, с которыми он был давно знаком и которым посчастливилось присутствовать у него на завтраке.

Тут больше не было официального императора, каким он бывал на приемах; сейчас это был раскованный человек, ведущий себя как герой Италии, завоеватель Египта и прежде всего член Института. Из тех, кто приходил к императору во время завтрака, обычно были господа Монж, Бертолле, Коста (управляющий императорскими дворцами), Денон, Корвисар, Давид, Жерар, Изабо, Тальма и Фонтен (его главный архитектор). Как много благородных мыслей, как много возвышенных чувств находили выход в этих беседах, которые император привычно начинал словами: «Входите, господа, я закрываю дверь моего кабинета». Эти слова служили сигналом к действию, и было поистине чудесно наблюдать способность его величества соединять свою гениальность со всеми этими великими интеллектами, обладавшими такими разнообразными талантами.

Император, так великодушно обеспечивавший материально большинство генералов и проявлявший себя таким либералом по отношению к армии, император, перед которым Франция находится в неоплатном долгу за такие прекрасные памятники, не был щедрым в домашних делах. Он, возможно, напоминал тех суетных богатых субъектов, которые скрупулезно экономят на всем у себя дома для того, чтобы блистать вне его. Он дарил мало, если не сказать, что вообще не дарил подарков членам обслуживающего персонала двора; и даже первый день нового года проходил без того, чтобы он пытался развязать шнурок, стягивающий его кошелек. Когда я раздевал его вечером накануне Нового года, он спросил, ущипнув меня за ухо: «Итак, месье Констан, и что же ты подаришь мне в ответ на мой подарок?» Когда он впервые задал мне этот вопрос, я ответил, что готов подарить ему все, чего бы он ни пожелал; но должен признаться, что очень надеялся, что мне не придется раздавать подарки на следующий день. Судя по всему, мысль о новогодних подарках никогда не приходила ему в голову, ибо никому не пришлось благодарить его за них, и в дальнейшем он никогда не отступал от своего правила соблюдать домашнюю экономию. Кстати, коснувшись вопроса о щипках ушей, я должен сказать, что глубоко заблуждается тот, кто полагает, что Наполеон лишь слегка дотрагивался до этой части головы, — он щипал очень сильно и щипал еще сильнее в зависимости от улучшения своего и так хорошего настроения.