Напасть - [16]

Воинство Адиля Гирея понесло изрядные потери. Поредели и ряды гызылбашей.

Шахбану, заглушая материнскую тревогу, всецело была поглощена перипетиями сражения.

Нужно было влить в измотанные войска свежие силы.

Помощь! Подкрепление!

И тут, как дар судьбы, как милость божья, на серпантине дороги, карабкавшейся на перевал, показался отряд гызылбашей во главе с эмиром.

Они, не дожидаясь приказа, рискнули покинуть позиции у стен Шемахи, чтобы поспешить на выручку войскам, выдерживающим тяжесть основного удара.

Подкрепление заметил и хан Гирей с противоположного холма. Во избежание смятения в своих войсках, он крикнул денщику:

-Надо воодушевить наших! Следуй за мной!

И с поднятым ятаганом, поскакал в гущу боя.

-Гирей с нами!

-Слава нашему хану!

-Аллаху-акбар!

Но тут свежие силы гызылбашей под началом Баба-Халифы Гараманлы с фланга окружила крымчаков.

Гараманлы, прорубая себе путь, добрался до их предводителя и ударом пики выбил Адиля Гирея из седла. Гызылбаши окружили неприятеля. Хотели было добить упавшего и раненного Гирея, когда кто-то вскричал:

-Эмир, это же сам Адиль Гирей!

-Как?

-Да. Я знаю его в лицо.

-Оставьте!

По приказу эмира Гирея подняли в седло и повезли к холму, где находилась шахбану.

Увидев пленение Гирея с соратниками, татары дрогнули и стали отступать.

Гызылбаши одержали победу.

Баба-Халифа предстал перед шахбану.

-Хвала тебе, эмир. Ты оказал великую услугу и помог достичь победоносного перелома! За пленение Гирея - благодарю. Но теперь... может ослабнуть кольцо осады у стен Шемахи. Немедленно туда!

-Слушаюсь и повинуюсь! Имею честь служить шахиншаху! Сердцем и мечом!

И вскоре отряд эмира запылил на ахсуинском перевале.

Войска занялись трофеями...

Шахбану всмотрелась в плененного Адиля Гирея.

"Молод... пригож... Такая же участь могла постичь моего сына... Благодарение тебе, Всевышний..."

Пленный, истекая кровью, побелел лицом. Шахбану поймала себя на том, что взгляд ее задержался на прекрасном лице... И это было нечто большее, чем любопытство и жалость к молодому воину... Мысль об этом испугала, ужаснула шахбану. Ее ожег стыд, как если бы она позволила себе нечто грешное и кощунственное.

Она окликнула явера и, стараясь не глядеть на него и на сына, вымолвила:

-Где главный лекарь Мирза Садраддин?

-Врачует со своими людьми раненых...

-Скажи ему - пусть окажут необходимую помощь шахзаде Адилю Гирею. Шахзаде заслуживает подобающего обращения...

-Наш долг - повиноваться, мой эмир.

Явер кинулся за лекарем.

Шахбану, направляясь к шатру, подумала: "для одних я - эмир, для других - "слабый пол"...

Ей стало смешно.

Она могла позволить себе расслабиться: победа!

Приобняв за плечо сына, вошла в шатер.

Слава Аллаху, сын вышел из смертной битвы целый невредимый.

Так думала шахбану.

Но, похоже, именно в те лихие года беды и мытарства, пережитые Ширваном, сказались печальными строками баяты:

У татар нет доли мне,

Быть рабой в неволе мне,

Коль найдется друг-заступник,

Не поможет, что ли, мне...

Какая молодая девушка, познавшая унижение плена, выстонала, выплакала эти слова?.

"Сватовство"

Задолго до утреннего чая во дворец по вызову шахбану явилась мешшата1 и ждала, пока высочайшая особа окончит завтрак, сделает затяжку-другую из украшенного цветочном узором кальяна и соблаговолит пригласить; горничные препроводят ее в покои - "шахиншин". Мешшата, все еще бодро перемещавшая дородное тело на исправных ногах, исходила дворцовые комнаты вдоль и поперек еще до вселения Хейраниса-бейим. Ее часто приглашали оказывать деликатные услуги именитым особам - новоявленным невестам, родственницам шаха, женам эмиров.

Когда придворная "косметичка" вступила в покои, шахбану уже покурила из кальяна.

На подносе, поданным горничной, в фарфоровых, золотых, серебряных чашечках, склянках были необходимые косметические припасы - румяна, пудра, сюрьма, хна, басма... Красные шелковые ленты - для перевязки после окрашивания хной. Вся эта премудрость была накрыта тонкой кисеей.

Мешшата вошла склонив голову, опустилась на пол и, ползая на коленях, приблизилась к шахбану, восседавшей на топчане. Взялась за подол ее юбки, отороченной золотым узорчатым шитьём и приложилась губами.

-Доброе утро, краса очей моих.

-Утро доброе, мешшата...

Она ни разу не назвала мешшату по имени, и не знала. (Да и мы, читатель мой, не знаем. Ведь кто такая мешшата, чтоб шахбану обременяла свою память ее ничтожным именем, и нам неоткуда узнать...) Между тем, вся придворная свита и челядь должна была знать прозвища, которыми шахбану "нарекла" окружающих - от нукеров до эмиров...

Не приведи Аллах, если шахбану призовет к себе человека, а служанка, не сообразив, кого она имеет в виду, замешкается. Мешшата - это еще понятно, по ремеслу своему и обозначается. Но сели шахбану изволила сказать, положим, "Джуджа", "Хыр-хыр", "Левере", Чалагай"1 - поди разберись, кого она подразумевает...

Мешшата приступила к делу. Достав нитки (для выщипывания волосков с кожи лица), особым образом перетянула их между пальцами. Шахбану вынула из рта мундштук кальяна и бросила на поднос.

-Сегодня лицо мне ощипывать не надо. От частого ощипывания, говорят, кожа сохнет, морщится. Ты займись бровями, где надо, убавь, где прибавь... А после примёшься за румяна и пудру...