Напасть - [17]
Косметичка усекла, что госпожа в хорошем расположении духа и решила поёрничать.
-О, радость моя! Убавить-то я могу, а вот прибавить - откуда мне взять, перейму печали твои...
-Найдешь, ты шустрая... Даром, что такая толстая... Почеши бок, а то сглазить могу...
Шахбану рассмеялась, косметичка подхихикнула и, доставая щипчики для бровей, сказала:
-Сглазь, милая, сглазь, мне только впрок пойдет...
Взяла с подноса фартучек, раскрыла и накинула на плечи шахбану, прикрыв и шею. Вновь чмокнула руку госпожи.
От косметички исходил пряный запах гвоздики и кардамона, которые она предусмотрительно пожевала с утра пораньше.
Приняв сосредоточенный вид, сжав губы, приблизилась к лицу шахбану, кончиками пальцев стала разглаживать ее брови. Затем, ухватив щипчиками, выдернула одну-другую лишнюю волосинку.
-Не больно ли, паду у ног твоих?
-Больно. От щипчиков. С тебя какой же спрос.
-Перейму боль твою.
-Что-то ты распелась. Соловьем заливаешься. Как перед суженым...
-Какой еще суженый! Ты достойна самых ласковых речей, паду я ради тебя вместе с отцом и матерью моей!
-Но твои родители давно на том свете...
-Что с того? Да будут принесены тебе в жертву вся родня моя, весь род и племя мое... весь Иран...
-И за Иран уже ручаешься?..
Болтливая косметичка смутилась. Шахбану перевела разговор:
-Не глади краски густо. Чуть оттени черноту, белизну - и ладно.
-Будет сделано.
Косметичка легонько подрумянила ланиты августейшей особы.
Напоследок, взяв лебяжье перышко, смахнула следы пудры с подбородка и шеи.
Шахбану, занятая своими сокровенными мыслями, не сводила взгляда с зеркала. Она осталась довольна марафетом.
Косметичка и сама залюбовалась итогом своего усердия. "Была хороша еще краше стала..."
-Все ладно, мешшата. Перейдем к другим делам.
Убрали поднос с пудрой и румянами, подали другой, на котором под расшитым покрывалом стояла шкатулка. Служанка открыла ее - и заискрились самоцветами серьги, перстни, пояса, браслеты... Это - для особо торжественных случаев. Шахбану пользовалась ими со знанием дела и с чувством меры.
... Любовь шахзаде к девушке из "неугодного" рода-племени, "спутавшая карты" шахбану, не давала ей покоя. Надо сказать, что в те далекие времена на Востоке, особенно в высших кругах, многоженство было обычным законным явлением; шахбану хотела видеть первой "главной" невесткой своего сына дочь своего фаворита Мирзы Салмана. С влиятельным визирем у них был давний уговор на этот счет, и ко времени описываемых событий дочь визиря Сухейла уже была помолвлена с шахзаде, вопреки его воле и желанию. Мирза Салман торжествовал, шахбану поуспокоилась. Однако надо было навсегда закрыть двери шахского дома для рода Деде-Будага и его дочери, очаровавшей шахзаде. И жена шаха замыслила безжалостную затею, чтобы унизить претендентов на родство с ее домом, - решила пригласить родичей Эсьмы как сватов (в нашем случае не женихова, а невестина сторона приходила бить челом и испрашивать согласия) и... дать им от ворот поворот...
Мирза Салман влиятельный визирь, особо близкий ко дворцу, тем не менее, знал свое место и не зарывался. Знал он и то, шахбану не любит, когда к ней являются без спросу и приглашения. Это могло иметь плачевные последствия.
Но на сей раз его неожиданный приход имел особую причину.
Кашлянув, он помедлил на пороге, приблизился и пал ниц.
-Достославная малейка1!
-Поднимись, Мирза. Что случилось?
-По вашему повелению я пригласил предводителей племен и общин - из шамлинцев и устаджлинцев. Они придут на час раньше людей Деде-Будага, чтобы ваша милость могли дать им надлежащие указания. Погодя явятся "сваты". Вам известно, что шамлинцы и туркманы не в ладах...
-Ладно, - улыбнулась шахбану. - Кого же ты призвал из шамлинцев и устаджлинцев?
-Семерых. Вели-Халифа, Алигулу-хан, Горхмаз-хан, Али-бей... Солтан Гусейн-хан, Мохаммед-хан, Мурад-хан...
-Хорошо. А кто "свататься" придет?
-Как вы изволили пожелать, от них придут пятеро. Отец девушки (при этих словах шахбану и Салман усмехнулись). Деде-Будаг, из близких им Эмир-хан, Сулейман-хан и Гейдар-Солтан.
-А с нашей стороны?
-Если позволите, пусть с нашей стороны никого не будет...
Брови шахбану, недавно искусно подправленные косметичкой, нахмурились, напоминая скрещенные клинки.
-Почему же, господин визирь? - иронически спросила шахбану, и этот тон всполошил визиря пуще нахмуренных бровей.
-Как-никак, ... мы с вами... я ведь... без пяти минут шесть шахзаде...
Губы шахбану тронула улыбка.
-А-а... Я-то запамятовала...
"Так я тебе и поверил..." - подумал визирь.
Она продолжала:
-Оповести срочно градоначальника Мовлану Газвини, - мол, здесь у нас никаких таких переговоров о примирении не будет.
-Но он пожаловал сюда сам...
Шахбану повеселела.
-Да? Ну так пусть они сойдутся и сцепятся... Песий клык да хрюшкин бок... Гальку с речки в дичь без осечки... - Рассмеявшись, добавила: Между нами говоря, я хоть и не жалую тюрок, а пословицы у них хлёсткие. А?.. Верно говорю? Пока ишачонок отца не увидит, возомнит себя ханским сыном... Зарвались они... Будь шамлинцы, будь устаджлинцы, туркманы или текели... Ни к одному из тюркских эмиров не лежит душа моя... У всех, кажется, одно на уме - дорваться до власти, до казны... Так ведь оно и есть. Друг другу глотку грызут. Стоит кому-то на шаг обогнать другого рвут и мечут. Этот грешит на того, тот - на этого. Поди, разберись, кто прав. По сути, никто.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Этот роман посвящен жизни и деятельности выдающегося азербайджанского поэта, демократа и просветителя XIX века Сеида Азима Ширвани. Поэт и время, поэт и народ, поэт и общество - вот те узловые моменты, которыми определяется проблематика романа. Говоря о судьбе поэта, А. Джафарзаде воспроизводит социальную и духовную жизнь эпохи, рисует картины народной жизни, показывает пробуждение народного самосознания, тягу простых людей к знаниям, к справедливости, к общению и дружбе с народами других стран.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.