Нам идти дальше - [21]

Укатил в Полтаву к месту своего постоянного жительства другой «путешественник» — Мартов. Впрочем, Владимир Ильич ждал его со дня на день снова в Пскове.

Шел май… В свежую зелень оделись деревья, было тепло, сухо.

Еще в марте Владимир Ильич написал своим родным в Москву: «…В Питере с приближением весны ходят, говорят, разные эпидемические болезни».

Ответ был — да, ходят болезни, и не только в Питере. Подразумевались аресты. Охранные отделения департамента полиции прямо-таки бешенствовали.

В апреле пришла горькая весть о массовых провалах на юге. За свою поездку в Москву Лалаянц заплатил дорогой ценой: он уже сидел за решеткой, а Екатеринославский комитет, тайная типография и сама редакция «Южного рабочего» были разгромлены…

А ведь Владимир Ильич предупреждал Лалаянца — будь осторожен, не показывайся лишним людям в. Москве на глаза. Лалаянц не послушал, куда-то заходил. Видимо, не утерпел, захотелось рассказать знакомым москвичам о том, как он вдруг обрел потерянный горизонт.

— Ну и дела! — говорил Мартов, снова появившись в Пскове на квартире Владимира Ильича в дождливый майский день.

Было трудно без смеха смотреть на него: приехал из Полтавы без шапки и летнего пальто, и дождь, конечно, порядком промочил его, пока он добрался сюда с вокзала. Взяв у Владимира Ильича полотенце, он вытер и обмотал, как чалмой, голову и, сидя так за столом, рассказывал:

— Разразился скандал, небывалый на нашем юге. — Как житель Полтавы Юлий Осипович называл теперь юг «нашим», впрочем, он и в самом деле завязал там некоторые связи в интересах будущей «Искры». — Ведь этот Лалаянц подцепил в Москве за собой «хвост». Ехал к себе на юг, сопровождаемый лучшими филерами из знаменитого «летучего отряда» зубатовской охранки. Не дураки, сразу почуяли, что дяденька едет «в технику». И в самом деле, перво-наперво бедняга заехал в Кременчуг и сразу навел филеров на след типографии «Южного рабочего». И пошло…

Владимир Ильич сказал, что о провалах на юге он знает, а то, что дополнил Мартов, лишний раз укрепляет его в решении, что среди таких сплошных провалов трудно ставить в России газету; надо перебираться за границу. Теперь ясно, что в Смоленске съезда не будет.

— Глядите, что мне удалось добыть!

Владимир Ильич, хитро щурясь, показал Мартову новенький заграничный паспорт.

Паспорт был самый подлинный. Местный полицмейстер выдал свидетельство, что «не имеет препятствий» к выезду Ульянова за границу, и, уплатив соответствующую пошлину, Владимир Ильич на другой же день получил в губернской канцелярии заграничный паспорт.

Мартов рассказал, что в Полтаве у него был обыск, неприятностей масса, а уезжать оттуда не хотелось.

— А вы думаете, хочется уезжать из России? — произнес Владимир Ильич, и в его голосе послышалась грусть.

10

В Петербурге стоял солнечный майский день, когда из охранного отделения в департамент полиции пропетляла секретная бумага особого плотного сорта «верже» за номером 182:

«Согласно личного приказания вашего превосходительства… старшему филеру в г. Пскове Горбатенко преподана инструкция усилить наблюдение за проживающим там Ульяновым…»

В паспорте Мартов значился по фамилии Цедербаум. Его приезд тоже был замечен.

В департамент полиции в день приезда Мартова поступила еще одна бумага, уже за номером 192:

«Дополнительно к представлению моему… имею честь донести вашему превосходительству, что Юлий Цедербаум, прибыв во Псков, посетил Владимира Ульянова и вместе они отправились на Заречную сторону к известному филерам знакомому Ульянова под кличкой «Лесной». В тот же день вечером с поездом № 18 Ульянов и Цедербаум чрезвычайно конспиративно отбыли в Санкт-Петербург…»

Белые ночи, белые ночи! Какой-то удивительно неземной, сказочный свет был разлит в природе, когда они ехали; в вагоне даже не зажигали фонарей. Когда надвинулась станция Александровская, путешественники сошли с поезда и походили по аллеям еще спящего Царского Села, наслаждаясь покоем и тишиной необычного рассвета. Даже птицы не решались петь.

Мартов покашливал, голос после бессонной ночи у него был совсем глуховатый, едва слышен.

— Вы что все оглядываетесь, Владимир?

— Тут филеров полно. Еще немного походим, поосмотримся, а потом махнем в Питер, но уже не по Варшавской, а по Царскосельской дороге.

Мартова и сейчас не оставляло расположение к шутливости. Он с веселой бравадой произнес, правда очень тихо:

— Чего бояться? Все равно…

И так же тихонько, как бы про себя, продекламировал:

Все превратно в этом мире.

И мы встретимся опять,

На Гороховой, четыре,

На Шпалерной, двадцать пять.

Кто из революционеров не знал этих строк? Каждый знал, где в Петербурге помещается охранка и где — дом предварительного заключения, куда попадали революционеры при аресте.

Шутка Мартова заставила Владимира Ильича улыбнуться и произнести тоже шутливым тоном:

— Типун вам на язык, Юлий. Лично я вовсе не нахожу неизбежной встречу на Шпалерной и Гороховой… После Сибири не хочется, хватит!..

Часа полтора ходили они среди залитых солнцем сосен и берез. А потом, когда уже сидели в поезде и отмахивали последние версты перед Питером, оба в веселом возбуждении обменивались впечатлениями от своей прогулки. Она была вынужденной, они старались сбить со следа «недреманное око» охранки. Но зато как хорошо подышали воздухом и как славно было ходить на рассвете по росистым аллеям.