Наклонная плоскость - [24]

Глаша была уже дома, нужно было мыть ей в раковине попу, восхищаться тем, как она срыгивает, качать в коляске ночью, давая Варе спать и Гриша делал все это, и даже с удовольствием. Глаша была похожа на Гришу больше мальчиков, и он чувстовал, что она будет бойчее и выразительнее всех его детей, как не кощунственно сознавать это родителю через две недели после рождения ребенка. Он любил ее, а вот Варя, напротив, не так как прежде отдавалась материнству. Она оставляла Глашу орущей, а сама запиралась в ванне и подолгу рассматривала свое отражение, свою богатую слегка повисшую грудь, чесала и мазала волосы всякими бальзамами, трогала белый обезволевший от беременности живот, пыталась втянув, приладить его к остальному мраморному телу. Рассматривала ноги свои, она вставала на носки, подтягивала пальцами кверху попу, которая конечно разрослась, но тем не менее оставалась упругой и круглой. После этого она спосойно выходила из ванной и неспеша брала ребенка, который к тому времени уже успокаивался сам собой. Грише приходилось все чаще и чаще быть отцом не только номинально, но и на деле. Однажды ночью в очередной раз укачав Глашу, он, глядя на синее ночное тело Вари, вдруг вздумал написать ее портрет и все не мог дождаться утра, чтобы начать. На следующий день Варя сидела грустная и голая, на руках ее была Глаша врямя от времени хватавшая грудь. Они позировали. Гриша был доволен и даже взволнован, но когда Варю тянуло поговорить, он резко останавливал ее. К нему вернулось, наконец, простое удовольсвие от рисования, от кисточки, от запаха краски, от того, как пачкается палитра.

У Вари затекали ноги, страшно хотелось есть. Она стравила перед собой сыр и хлеб и ела это, запивая минералкой. Туда же приходили пастись двое старших сыновей. Младшего забрала Татьяна Сергеевна.

Гриша рисовал Варю и раньше, рисовал быстро и оставалось много времени для секса. Это было в те времена, когда она еще не очень то понимала, что это такое и все время хихикала, но все же оставалась страшно довольной. Теперь же Гриша рисовал ее, как мог бы рисовать труп, он даже не смотрел на Варино лицо, хищно оглядев тело, он начинал суетливо тыкать кисточкой, как казалось Варе с противоположной стороны, просто хаотично размазывая краску. На четвертый день у старшего Матвея случился запор, он кряхтел в туалете, как старый дед и ругался чем-то отдаленно напоминающим мат. Тогда Варя сказала, что встанет со своего тюремного ложа и приготовит детям суп. Гриша был недоволен, он хотел продолжать и пошел смывать раздражение горячей водой из душа. Варя приготовила суп, все аккуратно вымыла, покормила Глашу и села ждать, пока разварится картошка, ожидание показалось ей томителельным. Тогда Варя прошаркала в сторону мастерской и приоткрыла, занавешаный старым полотенцем холст. С картины на нее смотрело усталое одутловатое лицо отелившейся коровы, спокойное, умиротворенное и тупое. И поза, и тело, и мышцы, все растеклось по холсту голубоватым пятном. Варя вышла, закрыла дверь мастерской, руки ее тряслись, ей хотелось уничтожить этот чертов портрет, вместо этого она подошла к буфету и уже не стесняясь, выхлебала из горла полстакана водки. Теплые слезы хлынули сами собой. Гриша вышел из душа в набедренной повязке. Вышел повеселевший и довольный. Но наткнулся на заплаканное лицо жены. О портрете они не говорили в этот вечер, да и вообще старались поменьше говорить. Но уже через два часа все вернулось на свои места, они бодро и весело обсуждали очередную бытовую проблему: «покупать Сашке новые сапоги или пусть доносит Матвеевы» И строили планы на будущее.

Курить на улице было все теплее и приятнее, чем Гриша и воспользовался. Он взял с собой ведро, выкинул его, а провонявшую розовую емкость взял с собой. Во дворе Гриша мало кого стеснялся. Лавочка была занята тихой кожанной молодежью с подведенными веками, и Гриша перевернул ведро и сел на его розовую твердь. Вдруг из-за дерева показался силуэт — высокий, перетянутый в талии, совсем неземной и неподходящий для этого двора. Силуэт вглядывался в Гришу. Маша выступила вперед и стала различима в свете ночного фонаря. Она подошла к Грише. Он взял ее за руку, рискуя быть рассмотренным из окна. Она убрала руку и сказала тихо, что вынуждена была прийти потому, что он не берет трубку и что муж украл у нее ребенка, и она просит его помощи и совета. Гриша, как был, с мусорным ведром и в тапочках, так и залез в Машин джип. По дороге он позвонил Варе и сказал, что у его друга Олега опять передозировка и даже не позаботился о том, чтобы поставить в известность самого Олега, который не употреблял уже года четыре, приобрел за это время жену, ребенка, живот и страдал запорами. Варино унылое коровье «хорошо» только разозлило его и успокоило совесть.

По дороге, вместо надрывного рассказа о ребенке, они опять смеялись. Гриша говорил, что Маша втянула его в роман, к тому же в детективный, судя по всему. А он «предпочитает сайнс-фикшн. Вот если бы твой муж был инопланетянином или хотя бы роботом, вот тогда другое дело.» Еще он интересовался, почему «Маша не ропщет и не заламывает белые руки, что бы к ней непременно шло». А Маша вместо того, чтобы рыдать, отвечала, что «непременно заломит их сразу же по прибытии, а пока она не страдающая мать, а водитель.» Тогда Гриша предлагал пересесть за руль, чтобы увидеть уже наконец горе убивающейся матери. А Маше было даже как-то неловко, что у нее такое неважное горе и она не способна, как следует, убиваться от него. Жесткость Кирилла как-то вылетела из ее головы и теперь казалось, что ее ребенок просто гостит у добропорядочного отца. Как только они вошли в квартиру, руки опять были заняты и заломать их в ближайшие часы не было никакой возможности. Уже глубокой ночью, лежа на ковре, она уткнувшись носом в плечо Гриши, вспомнила, наконец, о сыне. Стала тихо всхлипывать и расказывать историю про то, что Кирилл грозил ей судом, про то, что он прямолинейный и жесткий. Гриша в вопросах судебных тяжб был девственно чист и поэтому посоветовал то, что, как ему казалось, видел в каком-то французском кино. А именно: вызвать милицию и сказать, что муж, мол, украл ребенка, взбалмошный, невоздержанный и вообще. Тем самым нанести ему, мужу, привентивный удар. Маше, тоже страдающей полнейшей юридической безграмотностью, эта мысль показалось не лишенной смысла. Она успокоилась и впервые за эти недели заснула сном праведника. Гриша же решил пойти на кухню и доложиться Варе, что все более ли менее с другом уладилось, но он тут переночует. В ответ получил такое же вялое «Хорошо», что и прежде. «Хорошо, так хорошо» — цинично подумал Гриша.