Наклонная плоскость - [15]

Вода почти наполнила ванную и замочила подвернутые джинсы. В дверь стучал кто-то из детей. Гриша прекратил мечтательно разглядывать свой живот, взял себя в руки и, надев радостную улыбку, вышел в холодный коридор.

Старший сын в плохо освещенном коридоре стоял уже пять минут к ряду и держал перед собой только что нарисованную картину, которую хотел продемонстрировать папе: птица выклевывала мозг довольно жирному и симпатичному червяку. Это было до того по—дурацки, что у Гриши на глаза навернулись слезы. Он взял мальчика на руки и поцеловал его, слегка пахнущую псиной голову, и прижал к горячей шее холодные ручки. «Что это?» Спросил Гриша. Сын ответил, что «птичка нашла себе корм». Вышла Варя. Почему у тебя джинсы мокрые? Что ты там делал? — спросила она приветливо и без задней мысли. Но Гриша не нашелся сразу, чем это объяснить и рассердился на нее за излишнее любопытство.

Почему? Почему? Бормотал он неслышно. И ссадил с себя ребенка вместе с рисунком.

В дверь позвонили. А потом и ключ затрещал в замке. Вошла теща. Гриша, находясь в странном изможденно сентиментальном состоянии, чуть не принялся плакать, в этот раз от досады. Опять говорить ей, что после звонка должно пройти хоть сколько-нибудь времени, прежде чем открывать дверь своим ключом, у него больше не было сил. Гриша не поздоровался. Пытаясь привлечь к себе внимание, теща начала шуршать маленькими грязными пакетами приговаривая, что напекла пирожков, сделала салат и наварила компоту. Все это она стала доставать прямо в коридоре и зачем то расклыдывать на полу, а ботинок, истекающих грязью, при этом не снимала. Вышла Варя с мокрыми руками, она ими всплеснула: «Мама, ну что же ты? Зачем?» И уже тише. «Гриша не любит, когда ты открываешь своим ключом, мы бы открыли.»

— Ой да ладно вам, кудахтала теща, добродушно посмеивалась. Что вам скрывать то? Скрывать то тут уже нечего давно. Да Гриш?

И не увидев обожаемого зятя уже громче: «Гриш? Поди вот, поешь салатику, Варе то некогда небойсь». При виде кубиков картошки с колбасой, беспомощно плавающих в майонезе в недрах целофанового пакета у Гриши заболел живот. Он хотел сразу выкинуть массу в ведро, но боялся, что теща заметит, поэтому положил в холодильник подальше, чтобы никто не нашел и, не дай бог, не отравился, к компоту же и пирогам у него претензий не было и, укусив один из них с яйцом и капустой, он нашел в себе силы и даже желание улыбнуться гостье.

— А ты что в мокрых бруках? Теща прекрасно знала, что в слове брюки «Р» мягкая, однако так с помощью особенностей речи, ей нравилось подчеркивать свою индивидуальность.

«Вот, блин. Еще ничего не сделал, а уже два раза попался» — подумал Гриша и вышел из кухни, дожевывая пирог.

«А вдруг Маша перезвонит?» Даже со страхом подумал Гриша. «Куда идти? Делать вид, что это с работы? Сбрасывать? Какая пошлятина. Нет. Маша вряд ли перезвонит. И я не буду» — подумал Гриша. Не судьба значит, подумал он и усмехнулся собственному пафосу.

Маша гуляла по дому с трубкой в руке. «Гад какой, а?» Думала она. Сто детей, жена вот-вот родит еще одного, а он туда же, соблазнитель хренов. С другой стороны, если бы он не позвонил, был бы еще хуже. Следовательно, это был он, ее принц (ничего, что звучит отвратительно), но с какой то безнадежной нагрузкой. Сколько у него детей?… Нет, столько детей — это даже не потрахаешься нормально, это как трахать родину-мать. Это какой то секс с отягчающими обстоятельствами. Сразу в нагрузку с угрызениями совести. Черт. А, какой он красивый и рука какая сухая и теплая. Маша ловила себя на том, что превращается в героиню любовного романа в мягкой обложке, растекаясь по квартире розовыми пятнами. Она почувствовала, что ее «бутон раскрылся» или как они там пишут? И посетовала на свой чертов бутон, который почему то раскрывается в самых неподходящих для этого местах.

И вот что теперь делать с ним? Не отвечать на звонки? Искать другого? Другого Маша искала уже больше семи лет. Что-то он не отзывался. Ладно.

Маша легла в постель и предалась греховным сладким мыслям, заранее попросив у Бога прощения, потому что все это не по-настоящему, как она ему, богу объясняла, а до настоящего дойдет еще ли, не известно. Прости господи!

Уже в сладкой полудреме, она вдруг услышала противный громкий детский плач, плач был вызывающим, натужным, сдавленный рев. У Маши резко заболела голова. Она поднялась, включила свет в комнате сына. Сын почти застеснялся своей истерики, по крайней мере растерялся. Привлечь внимание мамы он хотел, а за неимением быстрого результата переборщил, переиграл в изображение деткого кошмара и теперь затаился.

«Ну что?» — растерянно спросила Маша. «Ничего» — насупился Алеша и сделал вид, что спит. Маша стояла и смотрела на сложенное тело ребенка, естественного порыва прижать его к себе, пожалеть, как это было нужно, почему то не возникало. Она села на кровать и стала гладить ребенку спину, почти автоматически, но он, не заметив подвоха, по-детски прижался к ее коленке и заснул. Тогда и Машу посетила настоящая нежность. Она без чувства неловкости забралась к сыну в кровать и крепко проспала с ним до самого утра. Утром разговаривать с бледным ребенком по поводу ночной истерики она не стала, а на всякий случай подмешала ему в апельсиновый сок немного успокоительных капель.