Наклонная плоскость - [11]

Но Варя с порога сказала, что у Сашульки сопельки, а капелек нет, что в очередной раз лишило Гришу желания, как обниматься, так и вообще жить.

Он уже было хотел еще раз разучить с женой громко и с вдохновением слова «сопли» и «капли», прекрасные в своем безобразии без уменьшительных суффиксов, но потом раздумал.

В пору жениховства Гриша пару раз наведался с Варей в старообрядческий храм и надо сказать, был даже приятно удивлен царившей там атмосферой доброжелательности, которая часто отсутствует у никонианцев. Чувства он испытывал двоякие. Иногда, когда он видел, как его жена в длинной ситцевой юбке встречается в храме с себе подобными и вместе они читают какие то длинные молитвы, его даже охватывала зависть. Он, становясь в ряд, и делая одинаковые движения с кем бы то ни было, всегда чувствовал неловкость, даже если речь шла о простой зарядке. С другой стороны, он думал о том, что все это очень странно, если речь идет о его жене, а не о какой то гипотетической женщине и пытался потихоньку отвадить ее от этих странных воскресных прогулок. Гриша говорил ей: Варя, ты вроде взрослая женщина, твою веру никто не ущемляет, почему надо идти в церковь? Варя на это тупо, как корова молчала, чем очень расстраивала Гришу. Однако у нее была для этого причина и более веская, чем просто тупое упрямство. Дело в том, что Варя верила в чудеса. Когда умер отец, мама с Варей переехали снова в Москву. Мама хоть и уважала отца, все же понимала, что никакая божья воля не поможет найти ей хоть сколько нибудь сносного жениха в деревне Нижние ляхи. Она как говорится, надеялась на бога, а сама не плошала. В Москве деревенская Варя тут же пошла вразнос. Она заявила — все, никаких церквей, теперь она будет жить так, как ей нравится. Мама все еще не теряла надежду сохранить традиции и пыталась познакомить Варю с каким-нибудь молодым московским старообрядцем. Но старообрядцы вызывали в Варе панический ужас. Один ее ухажер, приведенный мамой, почему то не брил редкие длинные одиночные волосы на своем лице, не пользоваля дезодорантом, да еще и писал с чудовищными ошибками. Второй заикался, а вместо стелек носил скомканную вату. Варя быстро нашла себе компанию получше, каких то предпринимателей, которые что-то предпринимали. Они угощали Варю вином и водили в модные клубы. Однако дома Варя все же соблюдала приличия, покупала жвачку, чтобы не пахло, а если приходила позднее 11 часов, то на утро гораздо охотнее мыла посуду, а глаза держала долу.

Беда пришла отнюдь не от предпринимателей. Соседями по квартире на этаж выше был толстый милиционер с толстой женой. Он был отвратительным, как жаба и Варя не всегда находила в себе силы просто поздороваться с ним. Однажды в воскресное утро, когда мамы не было дома, он пришел к Варе, чтобы попросить дрель. Варя удивилась, почему милиционер решил, что дрель может быть именно в их женской квартире. Почему то он прошел сразу вглубь коридора и оглянулся. Где мама? — он спросил. Ушла — сказала Варя. Тогда милиционер схватил Варю, прижал ногами к кушетке и снял с нее трусы. Варя отчетливо помнила этот момент, из-за отсуствия дыхания у нее не получалось кричать, из груди доносился только очень тихий писк. Писк этот все же услышала Варина соседка баба Лида. Но ничего не предприняла. Она еще тогда сказала дочке: а мы что? Наша дело сторона. Вот там милиционер живет, пусть он и разбирается. Варя зажмурилась от ужаса, но красное лицо миллиционера вдруг сделалось синим, а глаза закатились — толстое тело вдруг упало обмякнув, прямо на Варю. В глазах у нее потемнело от страха, но полежав немного, она поняла, что спасена. Варя ловко выбралась из под туши, щипцами для белья брезгливо кое-как натянула на миллиционера штаны и вызвала скорую, рассказав что пришел, мол, сосед за дрелью, да и упал навзничь. Таким образом, Бог явил варе чудо. И теперь у них с Варей были свои доверительные отношения, которые никто не мог ни оспорить, ни разорвать.

Всю неделю Маша заглядывала в окна проезжающих машин, вертела головой на улицах, надеясь на случайную встречу. За эту неделю она встретила двух одноклассников, целую стаю бывших коллег по работе, мамину подругу с дочкой и одного известного саксофониста, который чуть не въехал в зад ее машины. Все эти люди по существу ее ничем не раздражали и ничего плохого ей не сделали. Но все это было решительно не то. Она так привыкла к своей любовной горячке, что когда переставала вдруг чувствовать страсть к этому абсолютно чужому незнакомому человеку, начинала нервничать и специально раззадоривать себя всякими мелочами и воображаемыми разговорами с ним.. А то вдруг было наоборот, ей вдруг делалось по настоящему страшно оттого, что она никогда его больше не увидит. Она представляла себе, что он уехал, поддавшись модному дауншифтерскому настрою куда-нибудь в Индию или Непал, или, наконец, в деревню и чистит там снег огромной ржавой лопатой. И вытирает рукавом сопли. А она совсем не знает, где эта деревня и вообще не уверена, хочет ли туда, потому что там же холод и колонки с водой давно замерзли, и в сенях всегда пахнет мокрой мочалкой и всегда разводится много тряпок — пестрых и вонючих. Она смутно догадывалась, что не готова к такой жизни. Потом она деловито сама себя останавливала: «встретила один раз человека в кафе с беременной женой и уже „не хочет“ с ним в деревню. Господи, когда это кончится?» И все же в глубине души она была почему то уверенна, что нет — это так не кончится, по меньшей мере кончится это так не должно. В эти дни она особенно пристально вглядывалась в мужа. Он был какой-то странно веселый, ее суженный, а когда она смотрела на него, он скалился как-то странно — во все тридцать два зуба — не естественно. Она просто вглядывалась в него, ни о чем не спрашивала. Наступила очередная ночь. Муж протянул к Маше руки. Ей было стыдно, но ей опять ужасно не хотелось заниматься с ним сексом. Он быстро отстал на радость Маше и она прильнула к подушке, предвкушая очередную сладкую мечту на сон грядущий. Когда ее тело наконец приняло положение максимально соотвествующее грезам, она вдруг затылком почувствовала неладное. Ее муж сидел на кровати. Его единственный вихр на затылке был встрепан. Поза была неспокойной. Маша тоже села: что случилось? — спросила она и под ложечкой у нее похолодело.