Наемник - [18]

— Трудно объяснить, что это такое. Попробуйте, может, понравится. Это типично американская еда.

Элизабет смотрела, как он ест. Он не скрывал, что вафли ему не понравились. Помотал головой и отодвинул их на край тарелки.

— Для меня это чересчур по-американски, — признался он.

Он подлил Элизабет кофе и зажег две сигареты.

— Что вы намерены делать? — спросила Элизабет.

— Ждать здесь, — ответил он. — Читать ваши книги, есть вашу пищу и ждать, пока мне не позвонят или не придут за мной.

— Вы знакомы с моим дядей?

— Нет. Я даже не знаю, кто он. Вы все время так говорите, будто я должен это знать. Но я не знаю.

— Странно, что вы даже не знаете, кто он.

— А что, он такая важная шишка?

— Да, очень. Даже в Ливане вы могли бы слышать о Хантли Камероне.

— Мне это имя ничего не говорит. Расскажите о нем. Он что, богатый?

— Один из богатейших людей в мире, — сказала Элизабет и улыбнулась тому, что Келлер поставил чашку с кофе, даже не отхлебнув. — У него сотня миллионов долларов, а может быть, и больше. Он владеет газетными издательствами, телекомпаниями, поместьями, нефтяными промыслами, авиакомпанией и чем-то еще, не знаю. Он крупная фигура в политической жизни страны. У него огромная власть.

— Если так, то он мог бы и президентом стать, — задумчиво сказал Келлер.

— Нет, — покачала головой Элизабет. — Он никогда к этому не стремился. Но ему вдруг захотелось помочь кое-кому стать президентом. Мне кажется, ему больше нравится дергать за веревочки. Он решил поддержать Кейси. Вы, конечно, знаете, кто это?

— Нет, — признался Келлер.

Пока Элизабет все это рассказывала, ум его лихорадочно работал. Он перестал видеть ее золотистые волосы, полоску белой кожи, проглядывающую из-под расстегнутого ворота халата. Он думал о ее богатом, влиятельном дяде. Если тот собирается кого-то убрать, он не стал бы вмешивать в это дело свою племянницу... А если хотят убрать его... Тогда это все непонятно.

— Можно мне задать вам один вопрос? — спросила Элизабет.

Келлер отхлебнул кофе и выжидающе посмотрел на нее.

— Зачем вы сюда приехали? Вы сказали, что не знаете, но этого не может быть. С какой целью вы здесь?

Ее прямота удивила его. Она задала вопрос и без всякого притворства ждала на него ответа. Может быть, все американские женщины такие, все ведут себя с мужчинами как равные?

— Я не знаю, — сказал Келлер. — Не надо ни о чем спрашивать, я уже говорил вам. Чем меньше вы будете связаны со мной, тем лучше для вас. Вдруг я попаду в беду.

— Ну нет, — рассмеялась Элизабет. У нее был приятный смех, и Келлер впервые слышал его. — Вы не знаете моего дядю. Если он взял вас к себе под крылышко, никто не посмеет вас тронуть.

— Рад слышать это, — сказал Келлер. — Мне даже легче стало.

— Забудем про паспорт. Кто вы на самом деле? Француз? Келлер кивнул:

— Да. По крайней мере наполовину. Я думаю, мой отец был немец, но я не уверен. Я вырос в приюте, там у них не было сведений обо мне. Я знаю, что я незаконнорожденный, и все.

— Значит, мы оба сироты, — заметила Элизабет. — Мои родители погибли два года назад. Из родных у меня остался только дядя. Я люблю его, но заменить отца он не может.

— Вы любили своих родителей. Наверное, у вас было счастливое детство. Вот поэтому у вас такой вид.

— Какой?

— Будто вы заявляете: «Мир принадлежит мне!» Я думал, что дело в деньгах. Но теперь понимаю, что все дело в счастливом детстве. У вас есть право на такой вид.

— Права нет, даже если я и выгляжу так, — сказала Элизабет. — Счастливым детством я обязана одному-единственному человеку — моей матери. Всю жизнь, сколько помню себя, она была для меня идеалом. Она была верхом доброты, интереснейшей, артистичной личностью. Как она вышла замуж за моего отца — понять не могу. Он был истинным Камероном, как мой дядя. Кроме бизнеса и денег, для него ничего не существовало. Он обожал мою мать, но был так же далек от нее, как сейчас Бейрут от нас с вами. Кроме меня, их ничего не связывало.

— А может, ваша мать любила его? — Келлер вспомнил Соуху. — Женщины любят не рассуждая. Для мужчин это хорошо. Как, например, для вашего отца.

— Не думаю, что она любила его, — ответила Элизабет. — Просто она была из тех людей, чья доброта не позволяла ей огорчать его. А Камероны рассуждают не как обычные люди. Они не задумываются над тем, любят их или нет. Им кажется, что иначе и быть не может.

— А вы тоже такая?

— Нет. У меня на этот счет нет иллюзий. Несмотря на мой вид, как вы выразились. Несколько лет назад я считала, что влюблена и что он любит меня. Но очень скоро я поняла, что это не так. Он пришел. Увидел. Победил. И ушел. Кажется, я намекнула на свадьбу или отпустила какую-то глупую шутку в этом роде. Он жил в вашей комнате, — призналась Элизабет. — Это для него я ее оборудовала. Все это произошло давно — четыре года назад. С тех пор там никто не жил.

— Можете и не объяснять, — сказал Келлер. — Какое мне до этого дело? Между прочим, вы хорошо готовите. Не думал, что богатые женщины умеют готовить.

— В Европе, может быть, и не умеют. А в Америке нас приучают к самостоятельности, учат всему. Здесь не уповают на прислугу, как за границей. Я умею готовить, умею шить, умею водить машину любой марки и с детьми умею обращаться. Я не работаю, потому что... в этом нет необходимости, а после смерти мамы мне не хотелось связывать себя. Что вам приготовить на обед? Мы могли бы и пообедать где-нибудь, если хотите. Ведь вы не видели Нью-Йорка! Можно совершить настоящую экскурсию — сходить в Центральный парк, в музей «Метрополитен», посмотреть статую Свободы. Почему бы нам не сделать этого?