Надежда мира - [27]

Он помолчал, поворошил прутики, взметнув ворох голубых искорок. Женя положила голову на колени и приготовилась ждать продолжения. Похоже, он нечасто рассказывал историю своего детства.

– Я старался быть полезным и был. Возился с малышами, помогал матери по дому, помогал отчиму в лавке, но ты знаешь, прежде всего я должен был сделать уроки. Если вдруг у меня успеваемость ухудшалась, меня переставали допускать до домашних дел, и мне становилось так стыдно, что учился я всегда хорошо. Очень хорошо. С малышами у меня разница была очень уж большая: первого мать родила, когда мне было почти девять, а потом пять лет рожала по ребенку. Отчим был счастлив. Знаешь, он ее любил по-настоящему, а она поначалу просто спасалась от нужды, но со временем, я думаю, очень к нему привязалась. Ей повезло.

– А ты был помехой разве?

– Не был. Очень старался быть полезным… вот как ты стараешься быть полезной мне. Женя, не спорь, я же вижу. Выкинь из головы, я тебя не прогоню, даже если ты перестанешь стирать мои носки. Отчим приучил меня к организованности: я всегда все успевал – и учиться, и музыкой заниматься, и помогать им, и по улице с мальчишками побегать. По-моему, готово. И пахнет вкусно. Мне бы не пришло в голову все вот так в одну кастрюлю свалить.

– Я умею готовить из ничего, – похвасталась Женя, устанавливая кастрюльку между ними на одеяле. Они обходились без тарелок: зачем таскать за собой лишний объем и вес? Есть вполне можно и из кастрюли и с тряпочки, в которую завернут хлеб. Супчик и правда получился недурственный. Они опустошили кастрюльку, Женя сбегала к ручейку ее помыть и набрать воды для чая. У них имелся десерт: приличных размеров кусок пирога, который Женя скорее назвала бы кексом: суховатое рассыпчатое тесто, напичканное кусочками фруктов.

– Когда я окончил школу, мать сказала, что мне уже хватит сидеть у отчима на шее, – грустно сказал Риэль. – Сейчас-то я уже большой и умный, понимаю, что она просто заботилась о собственных детях – о его детях. Не нужен я был в лавке. Мало ли… Тут прямые наследники есть. А тогда я обиделся крепко, вещи собрал и ушел. Медленно шел, все надеялся, что догонят, вернут. Не стали догонять. С год я бродил один, зарабатывал тем, что пел на ярмарках да просто по деревням, пока мне пара менестрелей не объяснили: если хочешь петь – вступай в Гильдию. Мне это, правда, удалось сравнительно легко: явился, продемонстрировал свои таланты… Денег на взнос, конечно, не было, однако меня все равно приняли, знак дали, – он продемонстрировал Жене маленькую татуировку на запястье. Наверное, здешний вариант скрипичного ключа. Нотной грамоты Жене вместе с языком, увы, не записали.

– И что с твоей семьей, ты не знаешь?

Он покачал головой.

– Я не из Комрайна родом. Больше не возвращался. Сначала обида мешала, а потом… потом просто привык. Если вдруг встречал кого из того города, спрашивал. Но уже лет семь не интересовался. Братья и сестры меня давно забыли, малы были, а мать с отчимом и подавно.

– Грустно?

– Давно уже нет. Не может же взрослый человек жить детскими обидами, правда? В общем, детство у меня было никак не хуже, чем у других. Ну, не любили. Но и не обижали ведь. Знаешь, я думаю, что отчим не знал о том, что мать меня выставила из дома. Или она сказала, или он подумал, что я сам такое решение принял. Он был человек порядочный и наверняка бы позаботился о моей судьбе.

– За прилавок бы поставил, – поддакнула Женя. – Не в менестрели же тебя отдавать, верно.

Риэль засмеялся, и Женя поверила, что ему действительно не грустно. Просто давно не вспоминал. Полжизни в дороге. От кого он уходит? От чего?

С чего вдруг родилась эта мысль, переходящая в уверенность? Ни себя, ни Риэля Женя спрашивать не стала. Зато лишний раз подумала о его тактичности. Он не задавал ей вопросов. Вообще. Женя подумала и рассказала ему о знакомстве с Виком и самом потрясающем романе в своей жизни. Он улыбался, когда она в лицах изображала Люську и Милочку, становился серьезным, когда она описывала последний пикник.

– Ты его все равно любишь, – заключил он. – Может, и пройдет со временем. Но пока – любишь. Это не значит, что простишь. Я понимаю, что тебе здесь плохо…

– Не понимаешь, – перебила Женя. – Погоди. Дай мне высказаться. Риэль, мне было даже не плохо, мне было ужасно, но вот уже несколько дней… мне не ужасно. Почему ты все-таки позвал меня с собой? Пожалел?

Он кивнул.

– Ты меня только не благодари, хорошо? Я не столько о тебе подумал, сколько о себе. Увидел тебя и понял, насколько же ты одинока. Даже не знал еще, что ты плачешь. У тебя была ужасно одинокая спина. Словно ты сидишь не на берегу искусственного пруда, а посреди огромной пустыни совершенно одна. – Он уткнулся лбом в колени и продолжил глухо. – И я один. Я знаю, что такое, когда никого нет, когда мир сам по себе, а ты сам по себе и никому не нужен. Умри – и никто не заметит. А когда ты еще и рассказала…. Я подумал, что вдвоем нам может стать легче. Я устал от одиночества, Женя. Очень устал. А избавиться от грустных мыслей помогает дорога, потому я никогда не останавливаюсь. Ты не забудешь того, что было, но оставить в прошлом можешь.