Надежда мира - [26]

А состояние улучшалось. Свежий воздух действовал лучше любого психотропа. Жару она переносила легко, ей и раньше казалось, что она по ошибке родилась не в тропиках, а в Сибири, а в Комрайне были не тропики. По ощущениям, градусов под тридцать. Риэль закатывал рукава рубашки, а Женя заботилась о том, чтоб рубашка сохраняла белизну. Нельзя сказать, чтобы он постоянно улыбался, но улыбка была такая хорошая, что Женя нарочно рассказывала что-нибудь смешное, чтобы ее вызвать.

Они уходили все дальше. На перекрестках он предоставлял ей право выбора, и шли они действительно неизвестно куда. У менестреля не было цели. Если бы где-то проводили состязание, можно было бы пойти туда, но сейчас затишье, вот через пару месяцев аристократы начнут выделываться друг перед другом, тогда можно будет попытать счастья. Свои баллады он в основном сочинял сам и без ложной скромности признавался, что многие становились популярными. Нет, конечно, никто их себе не приписывает, кто-то объявляет, что поет песни Риэля, кто-то нет, но каждый менестрель знает, кому они принадлежат. И каждый нормальный менестрель регистрирует свои сочинения в Гильдии: оставляет запись текста и музыки, так сказать, оформляет авторские права. Иногда случается, что какому-то богачу так нравится песня, что при встрече с автором он щедро платит.

Порой приходится выступать за еду и ночлег, порой удается заработать довольно много, порой специально приглашают на праздники, и тогда цену можно назначать самому. Случается ложиться и на голодный желудок, случается после хорошей попойки. На жизнь хватает, а на черный день откладывать – это не для него. Настанет – тогда и подумаем.

– Сколько тебе лет? – спросила Женя и расхохоталась, когда он ответил:

– Тридцать два.

Риэль нахмурился.

– Что-то очень смешное?

– Мне тоже тридцать два.

Он поразился:

– Серьезно? Никогда не дал бы больше двадцати пяти, честно. А я умею определять возраст.

– И я считала, что ты совсем еще молодой. А тебе волосы не мешают? В глаза ведь лезут.

Он наставительно поднял палец:

– Менестрель должен быть непременно романтичен и привлекателен. Для этого необходимо либо глаза завешивать, либо локоны завивать. Мою солому никогда и ни в какие локоны не завить, остается второе. А вообще вот, – он убрал волосы со лба, и Женя поняла, какая тут романтичность. – Пока до лекарей добрался, уже начало заживать, а на переделку не было денег.

– Чем это тебя так?

– Не присматривался. Кастетом, вероятнее всего. Искры из глаз летели долго, и вместе с ними улетучилось желание сопротивляться. Я музыкант, а не боец. И не смотри на кинжал, в дороге без ножа невозможно… Ну, от одного безоружного нахала я отбиться, возможно, и смогу, но вот если их несколько… уж прости, я скромно подниму руки и отдам все, что есть.

– А инструменты?

– Инструменты не забирают. Разбойничья этика или сложности со сбытом. Как правило, это ручная работа, инструменты мы тоже регистрируем в Гильдии, если они того стоят. А если не стоят, невелика и потеря. У меня очень хорошая виола, старой работы, А флейта обычная.

– Ты учился музыке?

– Да, с детства. Пел, сколько себя помню. Мать шутила, что петь я начал раньше, чем говорить.

– У тебя было счастливое детство?

Он молча покачал головой. Женя не стала расспрашивать, но вечером, помешивая в кастрюльке сооруженный Женей супчик из разных остатков, начал сам.

– Я отца не помню. Честно говоря, мне кажется, что мужа у матери просто не было, а может, он действительно умер, когда я был совсем уж маленьким. Или ушел. Женщине одной вообще трудно, а с маленьким ребенком… Одного оставлять нельзя, могут наказать, причем сурово: и ребенка отнять, и саму на несколько месяцев в тюрьму отправить. Няньку нанимать – дорого. А жить на что-то все равно надо. Мать получала пособие, но это сущие гроши, только и хватало, что за нашу халупу платить, а есть что, одеваться во что? Она работала урывками: где полы помоет, где постирает, где еще что, а со мной сидела глухая соседка. Вот ей я и распевал целыми днями.

– Мать тебя не любила?

– Когда маленький был, любила. Заботилась обо мне, я всегда был такой образцовый ребенок: чистенький, аккуратненький, меня всегда мальчишкам в пример приводили, а они меня так и норовили за это в лужу толкнуть во время игры. Когда я начал ходить в школу, стало полегче: мать могла работать целых полдня, и, по крайней мере, голодными мы уже не бывали… Собственно, я и не бывал, мать всегда отдавала все лучшее мне. А потом она познакомилась с мужчиной, который предложил ей поехать с ним в другой город, она согласилась и, представляешь, не прогадала. Он оказался богатым купцом и не просто взял ее в свой дом, но женился на ней.

– Она была красивая?

– Очень. Каждому ребенку кажется, что его мама самая красивая, но моя и правда…

– Ты на нее похож?

– Похож. Только у нее волосы были волнистые, а глаза голубые. Ты подумала, что у меня был злой отчим? Ничего подобного. Он меня принял, заботился обо мне ну точно так же, как о своих детях, ничего для меня не жалел. Я окончил полный курс школы, что не так уж и часто даже в купеческой среде, я учился музыке, у меня были хорошие инструменты, были игрушки, книги. Просто он меня не любил, вот и все. И мать тоже. Когда у них начали рождаться дети, я не то чтоб лишним стал, но отошел назад.