Надежда и Вера - [11]

І викинуть з кишені тридцять срібляків.

І помолитися б лиш так, як сам умієш,

І скинути тягар життєвих чвар,

І сокровення, що в душі лелієш

Покласти на священний той олтар.

Та знову день, і знов нові тривоги,

Волає натовп: «Дай землі, монет!».

І я минаю храм, і я минаю Бога,

І поринаю в суєту суєт...

Як жаль…

     – Матушка, – Надежда робко взглянула на игуменью, тихонько утерев накатившуюся слезу от прочитанных строчек, – но почему Господь дает лишь услышать Свой голос? Почему Он не изольет на человека всю Свою благодать?

     – А как ты думаешь, почему ученому не дано постичь сразу всю науку? Как было бы все просто: раз – и постиг все тайны. Так нет, зачем-то нужно трудиться, голову ломать, ночи не спать, месяцами из лабораторий не вылезать, корпеть над книгами, расчетами. Зачем все это? А тут сидишь-сидишь, корпишь-корпишь, вроде ухватился за ниточку, думаешь, что теперь-то весь клубочек потянется. Ан нет, еще больше запутался в проблеме. И давай все сначала. Ты сама ведь сколько училась. Зачем? Раз – и все знаю, все умею.

     Так и в духовной жизни, Наденька: Царство Небесное силою берется, и те, кто трудится – получают его. Если бы Божественная благодать раздавалась налево и направо без всяких усилий и трудов, человек легко впал бы в духовное сладострастие: ходил и думал, что он уже святой. Зачем ему Бог, когда он сам бог? Вот почему Адаму был положен запрет рвать плод с древа познания, но он его преступил, нарушил. И что из этого вышло? Вышло то, что выходит каждый раз, когда человек пытается перехитрить Бога, поиграть с Ним в прятки или нарушить законы духовного развития. Пришел в монастырь – а тут, оказывается, трудиться нужно. А тут, оказывается, послушание нужно. А тут, оказывается, вера нужна особая. В монастырь-то по вере идут, а не по какой-либо другой причине: жизнь личная не сложилась, обиды со всех сторон навалились, крова над головой нет, жить негде.

     В монастырь должна вести вера и полное отречение своей воли: только воля Божия! Все «я» – за монастырскими воротами. И тут-то начинаются все беды и напасти: то монастырь не такой – пойду искать другой, то настоятельница вредная – пойду искать другую, то сестры несправедливо относятся – пойду искать других сестер, которые меня  будут гладить по головке, на ручках носить, восхищаться мною…

     Или так: побыл в монастыре немного – и вскоре назад. Зачем ему монастырь, жизнь монашеская? Все уже знаю, все умею, все постиг. И пошел проповедовать Бога, да под гитару: дрынь-дрынь, дрынь-дрынь… «Радость моя, не скорби ни о чем!». Зачем скорбеть? Это святой Давид скорбел: «Утрудихся воздыханием моим, измыю на всяку нощь ложе мое, слезами моими постелю мою омочу». Это пустынники, отцы наши преподобные, исповедники веры Христовой скорбели, плакали, сокрушались о грехах своих. А нам зачем? «Не скорби ни о чем!». Серафим Саровский вышел из затвора аж через тридцать лет своего уединения в лесу, и то лишь после того, как ему велела Сама Пречистая Матерь Божия. А теперь все легко и просто: захотел – в монастырь, захотел – из монастыря. В руках монаха – четки и мобильный телефон, в кельях – интернет и телевизор. Вот и не скорбят ни о чем.

     Игуменья заглянула девушке в глаза.

     – Что, напугала я тебя? Не пугаю. Ты должна знать, куда и зачем идешь. Иллюзий быть не должно, тогда не будет и разочарований. Тогда будешь настоящей монахиней – по духу, а не лишь по форме. И тогда услышишь голос Творца – как слышит Его пустыня, как слышат звезды и вся вселенная.

5.

     Избирательная кампания оправдала прогнозы всех политиков: она выдалась на редкость жаркой, бескомпромиссной и даже жестокой. Соперники не жалели средств на агитацию, обклеив весь город огромными бигбордами, листовками, плакатами, лозунгами. Среди желающих воссесть в кресло главного градоначальника были как люди, широко известные горожанам, так и новички – выдвиженцы от новых политических сил, обещавшие избирателям если и не совсем земной рай, то что-то очень близкое к нему.

     Впрочем, был один фактор, объединявший всех кандидатов: это беспощадная критика действующего мэра, который досиживал свой срок, оставшись в памяти горожан как абсолютно безынициативный, вялый руководитель, равнодушный ко всему, что творилось в городе. Отвратительные дороги, экономический застой, обнищание людей, а на этом фоне – коррупция, процветание личного бизнеса местных «князьков» во главе с самим мэром. Он не стеснялся появиться перед городской нищетой на шикарном «порше», устраивать с барским размахом ресторанные застолья, где собирались столичные покровители этого провинциального градоначальника вместе со своими прихлебателями и подхалимами.

     Кальвадос – так прозвали эту одиозную личность приближенные к нему люди – избегал общения, встреч с горожанами. Боязнь эта была настолько панической, что жил он даже не в родном городе, а в одном из мотелей, стараясь быть недосягаемым и неприкасаемым для своих избирателей.

     Ко всем своим бедам Кальвадос был малограмотным, косноязычным, неспособным сказать двух слов без заранее подготовленной бумажки. От его имени везде и всюду «вещал» более разговорчивый первый заместитель по кличке Квак – такая же одиозная, погрязшая в скандалах личность, как и сам градоначальник, обозливший против себя не только своих оппонентов, но и всех избирателей.