Над горой играет свет - [38]

Мика уехал. И я забрала себе его альбом для рисования, повесила на стенку под пасхальной открыткой. Мама велела не кукситься, хватит уже, от этого становилось еще хуже.

Чуть позже я услышала ее разговор с Мусей-Бусей.

— Одного увезли, можешь радоваться. — Она постукивала ногтями по столу. — Да, сделка есть сделка, черт возьми. Деваться мне было некуда, и ты теперь терзаешь меня, как стервятник, дорвавшийся до падали. — И снова стук-стук-стук ногтями. — Что ж, надеюсь, теперь ты довольна, бессердечная сука. Погоди, они вернутся ко мне. Вот увидишь. — Стук-стук-стук. — Так и знай. — Мама швырнула трубку.

Ночью я слышала, как плачет в своей комнате мама, и Энди тоже — в своей.

В голове моей носились рои шершней, заглушая зловещим жужжанием эти рыдания.

ГЛАВА 13. И кого у нас тут не хватает? Тебя!

Появлялся призрак Мики, будто его больше не было на свете. Преодолев страх, я начинала всматриваться, и оказывалось, что это кудесили солнечные лучи, падавшие из окна, или тень на полу.

Со временем Энди перестал спрашивать, когда вернутся папа с Микой, что было еще больнее, лучше бы уж спрашивал. Когда ему ночью становилось одиноко и страшно, он шел ко мне. Подойдет к кровати и ждет, когда проснусь. Иногда я спала на кровати Мики, так Энди было спокойнее. Однажды слышу, шмыгает носом, уткнувшись в подушку. Прилегла рядом, стала гладить по спине, и он вроде уснул. Но нет.

— Сестра?

— Да?

— Можно я буду звать тебя сестренкой? Как Мика.

— Сестренкой… Глупо вроде.

— А вот и нетушки. — Он глубоко вздохнул. — Сестренка?

На это я тоже вздохнула:

— Что, Энди?

— Здесь кто-то ходит.

Я рывком села и посмотрела ему в глаза.

— Кто?

— Кто-то. Я всегда сразу про него знаю.

— Наверное, он — это я, прихожу посмотреть, как ты тут.

— Нет, это не ты. — Он сел на кровати, скрестив ноги, как это делала я. — Он страшный.

— А может, это бабушка Фейт? Разве она страшная? Она со мной разговаривает, я часто ее вижу.

— Не хочу, чтоб тут ходили привидения.

— Это же ветер. Видишь, как шевелятся занавески?

Он некоторое время наблюдал за пляшущими занавесками, потом улегся и быстро уснул. Я снова перекочевала к Мике, но мне долго не спалось. В школе была квелая, слипались глаза. Мне поставили за разбор слов «хорошо» вместо обычного «отлично».

Накануне каникул увалень Эдсель сунул мне в руки самодельный цветок и шоколадные конфеты, сообщил, что едет к себе в Теннесси, и еще что-то нес, он никак не затыкался, одноклассники хихикали, я умирала от стыда. Наконец он отвалил, весь сияя, потому что я сказала:

— Ой, спасибо, Эдсель. Хорошо тебе повеселиться в Теннесси.

Коробка оказалась вскрытой, без нескольких конфет, а цветок был из старого ершика. Дома я все это выбросила.

Другим девчонкам Эдсель не посмел бы ничего рассказывать, только мне. В нашем классе только у меня родители были в разводе. Только у меня брат уехал из дому. Только у меня была не просто мама, а такая вот мама.

Поклонники у мамы водились, но к дому она их не подпускала. Говорила по телефону, что будет ждать у дороги. И стояла там вдалеке, при полном параде, на высоких каблуках. Это тетя Руби пусть знакомится с ухажерами где попало, в продуктовом магазине, у мужской парикмахерской, в лавчонке мясника. А сама мама отыскала Тимоти в более цивильном заведении, в магазине «Файв энд дайм».

Знакомство состоялось в тот день, когда мы с мамой отправились в библиотеку за свежими любовными романами. Их она глотала за неделю, иногда и по два. Это радовало, потому что мне тоже нужно было менять книги. Мы залезали в розовый «рам-блер» и летели по дороге, клубя пылью. Прядки маминых волос вырывались из окна и реяли на ветру, я тоже распускала волосы, но они спутывались, реять не желали. Мама высовывала руку наружу и кричала:

— Эге-ге-гей!

Мы с Энди хохотали. В эти библиотечные дни мы любили ее еще сильней.

В тот четверг мама решила зайти в «Файв энд дайм».

— Хочу посмотреть на эту Кимберли. И кое-что ей сказать.

Мы с Энди рысцой трусили сзади. Брат сразу рванул к полкам с конфетами, а я не отходила от мамы, интересно было, что она затевает. Платье мама надела красное, самое любимое, помада тоже красная, взбаламученные ветром волосы разметались по плечам. Мама наша точно затмила бы любую кинозвезду. Она плыла по магазину своей скользящей походкой, норовисто откинув голову, в черных глазах клубилась мгла, но что за ней скрывается, догадаться было невозможно.

У аптечного прилавка стояла желтогривая рыхловатая девица. На приколотой к лацкану бирке было написано «Кимберли». Рядом с мамой девица сразу поблекла и пожухла. Мама тряхнула взбаламученными волосами.

— Ну что, скушала, дурища набитая? И тебе не удалось удержать моего мужа?

— О чем это вы? Я не понимаю, — жеманно возмутилась Кимберли.

Мама фыркнула:

— От моего мужика постоянно воняло твоими духами.

— Полагаю, вам следует покинуть магазин, — сказала Кимберли, надменно задрав голову, но руки у нее еле заметно тряслись.

— Пэки-и-и-нуть мэгэзи-и-ин, — передразнила мама, и губы ее мелко задрожали, как у бойцовой собаки. — И что мой Фредерик нашел в такой замухрышке? Теперь уж никогда не узнаю. Может, размечтался, что ты и есть чума Джульетта из книжек его Шексперчика?