— В какую сторону? — насторожился Бурлак.
— Все в ту же, — насмешливо загремел Феликс Макарович и пропел: — «Сегодня — больше, чем вчера, а завтра — больше, чем сегодня!»
Требовательным взглядом Бурлак уперся в ласковые, влажные глаза Юрника.
— О чем речь конкретно?
— Ткачев поздно ночью прилетел. Спит, наверно. Сегодня суббота…
Не дослушав, Бурлак шагнул к телефонному аппарату, набрал нужный номер.
— Здрав будь, Пал Палыч… Спасибо. Только что перешагнул родной порог. Отоспался? Бери свою половину и топай ко мне. В темпе. Умираю с голоду.
Переливчато тренькнул дверной звонок.
Появились Алла Малова — жена Юрника, и ее неразлучная подруга — Сталина Кирикова. Обе пышущие здоровьем, возбужденные, улыбающиеся. Они звонко расцеловались с Бурлаком и Марфой, разделись, переобулись и закружили перед большим настенным зеркалом, подкрашивая, припудривая, подводя, и сразу сиренью и жасмином запахло в прихожей и она наполнилась бодрящим, праздничным гомоном.
Ростом Сталина была под стать супругу, но ни кириковской рыхлости в фигуре, ни брюзглой расплывчатости в лице у нее не было. Словно для равновесия этой супружеской пары, природа переложила Сталине того, чего явно недоставало супругу. Длинноногая, хорошо скроенная Сталина всегда была напряжена, как гончая на охоте. Всегда искрились ее большие темно-карие глаза, а щеки полыхали таким неправдоподобно ярким румянцем, что даже подруги сомневались в его натуральности. И улыбалась Сталина дерзко, будто намереваясь куснуть собеседника. Бурлак избегал возможности остаться наедине со Сталиной. Наедине она становилась задиристой и бесстыдной, и невозможно было предугадать, что скажет или сделает эта бесшабашная женщина. Она могла бесцеремонно поправить ему галстук, застегнуть пуговку пиджака или, ухватив за локоть, так близко притянуться к нему, что он видел точечки пор на ее пылающем лице, чувствовал на щеке обжигающее дыхание. Могла вдруг решительно и крепко обнять за шею, поцеловать или сказать такое… «Подводная мина» — называл ее про себя Бурлак. Зато какой удалой, лихой заводилой была Сталина в компании. Ни унылых лиц, ни деловых разговоров не терпела она за пирушкой. Первой кидалась в пляс, первой заводила песню. А захмелев, начинала целоваться с мужчинами, и горе тому, кто оказывался ее соседом по столу: так нацелует, хоть под холодный душ…
Едва появился Пал Палыч Ткачев, как Сталина протрубила:
— Марфа! Кличь соколов на пир!
В таком составе они не раз сидели за этим столом, оттого по первому зову хозяйки быстро расселись в привычном порядке, наложили закуски, наполнили фужеры и рюмки. И вот уже поднялся Феликс Макарович Кириков.
— Други мои! — забасил он низким, с хрипловатыми нотками голосом. — Подымем чару сию за долгожданную встречу с нашим атаманом. С приездом, Максим!
Выпили дружно, аппетитно и до дна.
— Как, Максим, Венгрия? — спросил Феликс Макарович после второй рюмки неразведенного спирта.
— Как в песне, — откликнулся Бурлак.
Легко выпрыгнул из-за стола, подсел к пианино и, кинув пальцы на клавиши, запел:
И под звездами мадьярскими
Вспоминаем неспроста
Ярославские, рязанские
Да гудымские места… Эх!..
После этого «Эх!» вторую половину куплета грянули хором, а Феликс Макарович пристукивал вилкой по бутылкам и фужерам.
Вспоминаем очи карие,
Всюду говор, громкий смех.
Хороша страна Мадьярия,
А Россия лучше всех… Э-эх!
И снова подхватили песню, да еще громче, напористей и слаженней, притопывая, прихлопывая, присвистывая.
Когда Бурлак воротился за стол, Сталина, норовя заглянуть ему в глаза, насмешливо спросила:
— Подстрелил мадьярочку?
— Подстрелил, да съесть не успел: объявили посадку.
— Чем-нибудь все-таки поразила тебя Мадьярия? — спросил Феликс Макарович.
— Хорошо живут. Весело. Обеспеченно. Красиво. Молодцы!
— С кем подружился? — спросила Сталина.
— С догом.
— Странная фамилия, — заметила Лена.
— Да нет, это не фамилия. Обыкновенный пес. Только бронзовый.
Лена сразу засыпала отца вопросами:
— Какой пес?.. Почему бронзовый?.. Где ты с ним познакомился?..
Пришлось Бурлаку рассказать о бронзовом доге, о старике и Олге.
— Берегись, Марфа! — воскликнула Сталина. — Уведет от тебя Максима эта Ольга… Смотри, смотри, как он покраснел. Угадала ведь? Угадала? Держи, Марфа, ей-богу — уведет!..
И в самом деле Бурлак покраснел. Не ведая того и не желая, Сталина ударила по чувствительному месту. Олга в ее устах превратилась в Ольгу, породив в сознании Бурлака образ любимой.
Приметив смущение отца, Лена поспешила к стереофоническому проигрывателю. Загремела музыка. Подхватив Юрника за руки, женщины выскочили из-за стола и принялись самозабвенно и яростно хороводить вокруг невесть как оказавшегося в центре Феликса Макаровича.
Бурлак подсел к жующему Ткачеву. Тот медленно дожевал, отпил глоток сухого вина, обтер салфеткой полные губы и лишь после этого сказал:
— Подвесили нам еще сорок семь километров от Лангепаса до Выпура с переходом через реку.
— Они что? Ошалели?! И так план почти на пятьдесят километров переплевывал оптимальные технические возможности, в прошлом году триста километров зубами грызли, нынче — прибавка на целых сто. А людей — столько же! Техника — та же…
