Начнем сначала - [10]

— Все это я проиграл в главке раз пятьдесят. И на коллегии повторил. Вы же знаете Уткина. «Урал задыхается без сибирского газа. Есть решение правительства. Трубами обеспечим». Вот и вся агитация.

— На его месте по-другому нельзя, — неожиданно заступился Бурлак за начальника главка.

— Не знаю. Не пробовал, — сердито пробурчал Ткачев. — Но убеждать он не умеет. И не хочет.

— Что там за трасса?

— Не ведаю. Даже с вертолета не видел.

— А по карте?

— По карте — сплошь болота.

— Та-ак! — жестко и коротко выдохнул Бурлак, будто точку поставил. — Река вот-вот встанет. Как же главк думает трубы подбросить?

— А самолеты зачем? Помните, в прошлом году? Всю авиацию подключили. Так что — не привыкать.

— С горючим как?

— Худо, — Ткачев сморщился и залпом опорожнил фужер. — Шторм был в губе. Потрепало караван. Там и трубы, и горючее. Пока приходили в чувство, потеряли время. Дальше Черного мыса не пройдут: не успеют до холодов.

— Зимовать там будут?

— Нет. — Ткачев наполнил два фужера. Отхлебнул из своего. — Не разгрузим — увезут горючее обратно.

— Ты что? — Бурлак оттолкнул придвинутый фужер с вином, и тот едва не опрокинулся. На прозрачной полиэтиленовой клеенке запузырилась мутная лужица. — На Черном мысу даже цистерны нет. Куда сливать десять тысяч тонн горючего? Тут к Бурлаку подлетела разгоряченная пляской Сталина, молча схватила за руку и потянула за собой.

Из решетчатых колонок проигрывателя неслась мелодия вальса. Сталина обняла Бурлака за шею и закружила в танце.

Во всю мочь гремел стереопроигрыватель. Хохотали, разговаривали, что-то выкрикивали танцующие. Тоненько позванивала посуда в серванте и на столе. Марфа и Алла меняли тарелки, готовя стол к горячему, Феликс Макарович тяжеловесно и неуклюже танцевал с Леной, смешно выделывая модные «па».

— Завидую Марфе, — сказала вдруг Сталина.

— Чего?

— Нацелуется, налюбится сегодня — досыта.

Ошарашенно поморгав глазами, Бурлак резковато спросил:

— Не хватает тебе, что ли?

— Хватает не хватает, все равно не подкинешь… — и засмеялась.

3

Огромным острым клином Черный мыс врезался в реку, русло в том месте выгибалось полукругом, после которого река круто поворачивала на север и дальше катила свои воды по прямой вплоть до Гудымской губы, прозванной речниками воротами Ледовитого океана. Через те ворота все лето везли в Гудым машины, трубы, бетонные плиты, картофель, муку и многое иное, без чего заполярный город не смог бы выжить, выстоять, год от году становясь многолюдней и краше.

Этот остроугольный кусок берега прозвали Черным мысом, очевидно, за то, что он густо порос тайгой и издали — хоть сверху, хоть со стороны — казался действительно черным. И хотя покрывшая мыс тайга была не столь ядреной и матерой, как, скажем, Приобская, все равно это была тайга с ее непременными атрибутами: головокружительным ароматом багульника; разноцветным мхом — то хрустким и жестким, как проволока, а то мягким и нежным, как бархат; высокими зарослями разлапистого узорчатого папоротника; непроходимыми колючими чащами молодняка и похожими на баррикады буреломными завалами.

Осень уже сорвала листву с берез, осин и прочей лиственной поросли, голые деревья казались черными и неживыми. Лишь кое-где, в гуще темной колкой хвойной зелени, сиротливо и жарко маячили одинокие красные либо золотисто-желтые листья. Вряд ли самый тонкий, самый изощренный нюх определил бы, из каких запахов слагался этот дурманный дух осени: тут и бражный запах прелой листвы, и сладковатый душок сгнивших на корню грибов, и тонкий аромат усыхающих трав, и многое иное. Все, что имело свой запах: река, болото, лес, — все вложило лепту в формирование духа осени, и, охлажденный студеным дыханием Севера, тот был необыкновенно свеж, приятен и бодрящ.

Начальник СМУ-7 (седьмого строительно-монтажного управления) Антон Глазунов вместе с Ткачевым и мотористом полуглиссера надумали забросить невод, зачерпнуть рыбки на ушицу, и уплыли к облюбованному заливчику, оставив Бурлака выбирать место для привала и разводить костер. Присмотрев травянистую полянку у самой воды, Бурлак приволок туда несколько выкинутых рекой бревен — для сидения, выстрогал и вбил в землю рогульки, на которых будет висеть котелок, и нырнул в лес за валежником.

Думал в несколько минут обернуться, а окунулся в зеленую волглую прохладу осеннего леса, вдохнул свежего лесного воздуха, так и потянуло вглубь. Без цели и направления шел он и шел до тех пор, пока не наскочил на замшелую полянку, вокруг которой выстроился хоровод живописных деревьев такой необычной, странной, даже оригинальной формы, что невольно подумалось: сотворивший эти экземпляры был не в меру талантливым выдумщиком.

Вот сосна. Толстенный ствол как гигантский канделябр, на котором выстроились четыре прямые, высокие и тонкие свечи с зеленым пламенем. Рядом — могучая береза, согнутая в дугу так круто, что ее поразительно яркая, будто золотая макушка касалась земли. Тут же фантастически огромный шар встопорщенного боярышника, очень похожий на свернувшегося гигантского ежа. Чуть отступив от него, но не ломая круга, величаво и вольготно стоял матерый кедр. На голом стволе одинокий большущий сук, похожий на горбатый нос, а под ним, как широко раскрытая беззубая пасть, черное дупло. Комично и как-то тревожно выглядел этот хоровод лесных уродов.