Начинается ночь - [62]

Питер и Кэрол какое-то время наблюдают за Миззи, удаляющимся по гравиевой дорожке в глубину сада. Нарисуй это, дурья твоя башка: двое неюных людей, повернувшись спиной к произведению искусства, зачарованно наблюдают за молодым человеком, бредущим среди цветов и трав.

— Почему бы вам не показать ему наши владения? — говорит Кэрол. — А я бы с радостью провела какое-то время с вазой.

Есть что-то странное в этом предложении Кэрол. Может быть, думает Питер, она предполагает, что ему хотелось бы остаться с Миззи наедине? Может быть, она решила, что это никакой не брат жены, а Питеров тайный любовник.

Они с Кэрол обмениваются быстрыми взглядами. Трудно сказать, что именно она вообразила, но, похоже, она привыкла к конспирации. Если Билл завел себе подружку, может быть, и у Кэрол кто-то есть? Во всяком случае, Питер ей этого желает.

— О'кей, — говорит он. И вдруг понимает, что окружен женщинами в возрасте, замечательными женщинами, суровыми, но щедрыми. Скорее сестрами, чем матерями, которые все поголовно, включая несчастную умирающую Бетт, и, да, Ребекку, хотели бы, чтобы у него было нечто, чего он никак не может добыть собственными силами.

Может быть, это Миззи? Может быть, даже Ребекка в глубине души мечтала бы избавиться от Питера и была бы только рада, если бы он бросил ее, причем вот так, скандально, как говорится, неподобающим образом. Так, чтобы никому и в голову не пришло ее осудить.

— Ну что ж, — говорит он, — пообщайтесь с искусством, я скоро вернусь.

Выкрикнув фальшиво-дружелюбные "спасибо-пока" Тайлеру и Бранчу, которые сделали то, ради чего приехали, и теперь собираются везти Крима обратно в галерею, Питер идет по дорожке к Миззи.

— Вот ты и снова в саду, — говорит Питер.

— Этот сад не такой требовательный, — отзывается Миззи.

— Только не скажи этого Кэрол.

— Похоже, она купит эту штуковину.

— Штуковину? Тебе она настолько не нравится?

— Я уверен, что она мне не нравится ровно настолько же, насколько тебе.

— Мне она совсем не не нравится.

— Мне тоже.

Что-то происходит между ними. Питер понимает, что Миззи понимает, что оба они стараются как умеют, и оба терпят поражение — у Миззи не получилось пережить нечто судьбоносное в саду камней, а Питер не сумел найти художника, способного губить и воскрешать. Они оба подошли довольно близко, они оба пытались — видит Бог, пытались, — но вот они здесь, в саду богатой дамы, двое мужчин, не до конца понимающие, как они здесь оказались, и совсем не понимающие, что делать дальше, кроме как вернуться к тому, чем они занимались до этого, что в данную конкретную минуту ощущается как невыносимое.

Наверное, можно было бы более или менее подробно поговорить о своих сомнениях. Миззи, скорее всего, охотно поддержал бы такой разговор.

— Да, — говорит Питер, — искусство — это особ статья.

— В смысле?

— В том смысле, что не каждый день имеешь дело с Рафаэлем. Взять хотя бы солонки Челлини. Согласись, что они ценятся не только за то, что в них можно держать соль.

— Но ведь Челлини еще сделал Ганнимеда.

О'кей, Миззи, похоже, ты слишком много знаешь. И болтовня твоего старого дядюшки Питера нужна тебе как прошлогодний снег.

— Давай спустимся к воде, — предлагает Питер, потому что кто-то из них должен что-то предложить.

Они начинают спускаться по длинному травяному склону, ведущему к заливу — сплошь паруса и солнечные зайчики — с его двумя зелеными островками среди бронзово-голубого сверкания. Дом Кэрол смотрит на что-то вроде небольшой гавани, вырезавшей в нижней части ее участка скромное полукружье пляжа: желтовато-серый песок, валуны и нитки бурых водорослей.

По дороге к пляжу Питер говорит Миззи:

— Я не продаю произведения искусства, которые мне не нравятся. Просто… ну… гений, в смысле, гений-гений — большая редкость.

— Я понимаю.

— Может быть, на самом деле, тебе не хочется этим заниматься?

— Чем этим?

— Искусством.

— Хочется. Правда-правда.

Они ступают на песок. Миззи сбрасывает обувь (видавшие виды кроссовки "Адидас", которые он носит без носков), Питер остается в своих мокасинах ("Прадо"). Они медленно приближаются к воде.

— Можно я тебе скажу одну вещь? — спрашивает Миззи.

— Конечно.

— Мне неловко.

— От чего?

Миззи смеется.

— А ты как думаешь?

Его голос внезапно становится жестоким и бесцеремонным. Так мог бы звучать циничный не по годам юноша по вызову.

Они подходят к самой кромке воды — едва слышные волны мелкими складками набегают на песок, откатываются назад, снова набегают. Миззи подворачивает джинсы и входит в воду по щиколотку. Питер стоит на берегу в нескольких метрах за его спиной, и ему приходится повысить голос.

— Не думаю, что чувство неловкости особенно продуктивно.

— Пойми, я не хочу болтаться без дела. Но, наверное, у меня просто нет того качества, которое есть почти у всех, того, что позволяет людям делать что-то конкретное. Пойти в медицинскую школу, завербоваться в миротворческие войска или преподавать английский как иностранный. Все это достойные занятия, но я не могу представить себя ни в одной из этих ролей.

У него что, увлажнились глаза, или это просто кажется из-за солнца?

Питер не знает, что на это сказать.