Начало - [20]

Хуже всего стали хищники, обитающие возле защищённых городов волки и рыси, в своих привычных формах и размерах, канули в прошлое. Теперь это страшные машины для убийств, лишающие жизни без жалости. Мутировавшие с монстров, оголодавшие и озлобленные они встречаются с представителями своего рода лишь для одного – продолжить род. В основном, хищники нового мира есть одиночки, убивающие без разбору.

Не каждый способен выйти против такого существа, и далеко не всем уготована участь выжить в противостоянии с монстром. Они разоряли целые деревни, если в них не находилось достойного защитника. Порой, десятки людей могли сгинуть в пасти чудовища, ибо острые зубы прокусывают пласты стали, а мощности челюстей хватает, чтобы перекусить металлический трос.

Но всё же, если хорошо вооружиться, взять с собой отменное оружие и побольше припасов, то можно и побороть страшного зверя, как это сделали двое человек, беззаботно расхаживающих по диким местностям.

Первый, облачённый в длинное чёрное кожаное пальто, легко развивающиеся на ветру, кожаные сапоги, доходящие практически до колен, имеющие остроносую форму. Под пальто виднеется обычная чёрная кофта с высоким горлом, заляпанная и не стиранная при этом, покрывшаяся в пятна. Штаны сделаны из тёмной крепкой ткани, практически обтягивая плоть на ноге. Пояс, держащий штаны, примечателен тем, что на нём застёгнуто две самодельные кобуры, в которых покоятся два револьвера, заряженные специальным плазменным патроном. Но вот шляпа… её нет, и на свет предстало лицо. Едва смуглый, со шрамом на виске, лик человека внушает грозность и вольность одновременно. Тёмные карие очи бегло осматривают пространство, тонкие сухие губы без шевелений, а прямой нос вдыхает воздух, поражённый десятками вредных элементов. Разросшиеся тёмные волосы слабо колышутся на тихом ветру. Да, единственное слово, которое можно подобрать к человеку – гордость и свобода.

Высокий мужчина в пальто оглядел взглядом усталых, чуть покрасневших глаз, пространство вокруг себя. Он чуть-чуть покачнулся от эфемерного головокружения и развернулся, обратив свой взор далеко на запад. Там, вдалеке, он разглядел образы старого моря, от которого исходит противная вонь, чьё водное пространство бороздят десятки кораблей под флагами, чей только один вид невыносим. Танкеры с горючим, грузовые корабли, несущие тонны желанного для населения товара, военные посудины, составляющие целые эскорты для богатых суден.

Но что кроется за всем этим? За кораблями, набитыми тысячи различных вещей? За ушлыми торговцами, заламывающими цену в десять раз больше себестоимости? Что стоит за тем, что люди будут умирать от голода, поедая гнилые продукты и испорченную рыбу, когда новые феодалы закупают себе настоящие мясо и экзотические товары? Казалось бы, старый конфликт интересов классов и групп общества, который должен отойти на второй план, встал ещё острее в постапокалиптическом мире, ибо бедствие, поставившее человеческую цивилизацию на грань существования, проявило истинное отношение человека к человеку.

Сухие как песок губы мужчины разверзлись, и шёпотом мёртвой листвы прозвучала реплика:

– Homo homini lupus est.

– Что вы там говорите? – Тут же прозвучал вопрос.

Высокий мужчина обратил взор на север. Там он увидел образ своего напарника, который внимательно всматривается в город. Это парень, тоже высокий, но намного моложе. На нём чёрная кожаная куртка, во многих местах выцветшая и исцарапанная, с множеством платок; тёмные штаны, шитые и перешитые, уходящие под шнурованные высокие сапоги, которые вот-вот разлетятся на куски.

– Так что вы всё-таки там сказали, господин Андрон? – Обратив своё лицо в сторону товарища, вопрошает юноша.

Наёмник решил отвечать не сразу. Он продолжает смотреть на парня, оценивая его. На мужчину смотрят два глаза, имеющие насыщенный зелёный оттенок. Они, их цвет и палитра, похожи на луга старой-доброй Швейцарии, так же веют свежестью и спокойствием. Взгляд, он живой, пышущий сознанием и чувственностью. Алые, налитые жизнью и кровью губы, сомкнуты. Лик юноши не назвать прекрасным, но он точно выделяется своей утончённостью. А чёрные, как ночь, достаточно разросшиеся волосы, доходившие чуть до плеч, слегка покачиваются на северном лёгком, но пронзительно ледяном ветре.

Андрон, прежде чем вымолвить, поднял руку, сжав ладонь, обтянутую кожаной перчаткой, и указал на юношу пальцем.

– А ведь, Данте, мне было примерно лет как тебе, когда вспыхнул конфликт Апеннинской Схизмы. Страшная была война.

Парень, сложил руки на груди, вновь обратив взор на север, всматриваясь в отдалённые образы и силуэты города Сиракузы-Сан-Флорен, над которым реют по-адски чёрные, от сжигания топлива, столбы дыма.

– Значит, вы мне не скажите, что говорили секундами раньше? – Практически обернувшись, изрёк вопрос Данте.

– Ну почему? – Наёмник зашагал к юноше. – Это древнее выражение, на мёртвом языке. Оно значит, кем приходятся люди друг другу. – Пройдясь по гнилой и заражённой земле, напоминающей то ли кисель с жижей то ли более плотную поверхность, подойдя к парню, наёмник говорит. – Это язык очень древней страны, некогда захватившей практически все страны известного на то время мира.