Начало года - [67]

Хозяйка плачущим голосом принялась жаловаться, Фаине было неприятно слушать ее.

— Господи, да разве за ними уследишь? Мы оба с самого утра и до вечера на работе, а ребятишки целый день дома одни. Пятеро их, мал мала меньше. Дак ведь они в одной рубашонке и на улицу выбегают, и сырую, холодную воду с колодца почем зря лопают… Наказание мне с ними, не дай господи! Может, и добра-то от них не увижу, а маюсь…

Выходя провожать Фаину в обратный путь, хозяин взял с собой фонарь. Ветер почти задувал слабенькое пламя под стеклом, от фонаря толку не было, дорога все равно оставалась невидимой. Но когда впереди тебя маячит огонек, идти в белесой темноте куда веселее! Должно быть, поэтому обратная дорога показалась Фаине короче, не так уж и длинна, оказывается, эта Садовая улица Атабаева!

Добравшись до своей калитки, Фаина схватилась рукой за грудь, помотала головой.

— Ой, пришла… Спасибо, что проводили. Одна я забоялась бы идти…

— Вам спасибо, Фаина Ивановна. Другой, может, сказал бы до утра подождать, а вы, вон, без слова…

— Ничего. Такая работа… До свиданья!

Человек с фонарем ушел. Проходя в калитку, Фаина обернулась, но огонька уже не было видно. Снег, снег, словно всю землю засыпало белой, кипящей снежной кашей!..

Вспоминая тот вызов, Фаина снова поежилась, плотнее завернулась в халат. До начала обхода еще оставалось время. Она присела с дивана за стол, придвинула к себе стопку потрепанных папок с историями болезней. Писанины накопилось столько, что впору заняться только ею, в палаты хоть вовсе не показывайся. Интересно, где это придумали нагрузить врача ворохом разных бланков, чтобы он все их заполнял аккуратно, каждую графу без пропусков, без проволочек, без исправлений?.. Должно быть, даже писатели столько не пишут, сколько приходится врачам. А когда, скажите, лечить людей? На амбулаторном приеме, бывает, в день по три десятка человек пропускаешь, уши болят от зажимов фонендоскопа, а пуще того пальцы судорогой сводит: подумать только, на всех тридцать человек надо в отдельности исписать чуть ли не целую простыню бумаги! Кто да что, да где и когда родился, да кто ты такой по нации, да где проживаешь, где да кем работаешь, да чем раньше болел… А потом уже самое нужное: расскажи, на что жалуешься, что чувствуешь, когда началось, что принимал… И все надо записывать, и вся эта писанина называется коротким словом: анамнез. Как будто врачу до смерти хочется узнать, где человек родился и на каком он языке говорит! Вот бы на амбулаторный прием того начальника, кто придумал на муки врачу всю эту канцелярию!..

От окна несло холодом, Фаина настежь распахнула дверь: в коридоре теплее.

В коридоре, на обтянутом белым чехлом низком диване, сидят две женщины. Фаине их не видно, мешает дверь, и хотя те старались разговаривать вполголоса, она невольно слышала все. Неторопливо шелестел старушечий говор, прерываемый частыми вздохами:

— …И думаю: ох, господи, неужто задарма жизнь свою на свете прожила? Перед мужем, покойником, старалась из кожи вон, чтобы ниже воды, тише травы, а все одно доброго слова от него не слыхивала. Не то что впереди него, а и рядом не хаживала, все позади да позади, ровно собачка какая… Была молодая — за детишками ходила, свои-то шаги к ихним приноравливала, все думала, надеялась: вот подрастут, станут самостоятельными, уж тогда поживу в свою охотку. А не тут-то и было! Сама оказалась сиротинушкой на целом свете, как есть пустой колосок у обочины дороги. И мужа, и детей своих пережила, так-то… Уплыли годы, как вешние воды.

— Черпнула ты горюшка, Матрена, охо-хо… — сочувственно вздыхает собеседница.

— А иначе никак. На то и доля женская: и напашешься, и наплачешься. Теперь только и делов осталось, что на погост собираться.

— Алексей Петрович, поди, не пустит! — негромко рассмеялась слушательница. Матрене, видно, понравилось это слово.

— И верно, верно, он не пустит. Уж он-то не пустит! А мне вроде и спешить не с руки: тут и кормят, и поят, в мягку постельку укладывают, только что не в пуховую. Тебе, вона, лекарство подают — вся скривишься, а мне сладенькое, даром что не мед… Уж Фаина Ивановна со мной и так, и этак, сядет на коечку, все выспросит: где болит, да хочешь ли чего вкусного покушать… Так подойдет, будто к матери родной. Нянечки про нее рассказывали, будто она…

Старухи за дверью перешли на шепот, как ни старалась, Фаина ничего не смогла уловить. Ей стало неловко подслушивать разговор больных о себе, хотела встать и закрыть дверь, но тут одна из старух снова заговорила громко:

— …Вон оно как. На вид-то он вроде бы ничего, с лица красивый и умный, говорят, книжки все читает. Алексею Петровичу первый помощник. Да ведь кто его знает, они люди ученые, не нам судить.

В конце коридора гулко стукнула дверь, послышались чьи-то тяжелые, неторопливые шаги. Старухи притихли. По сухому постукиванию палки Фаина догадалась — пришел главный. Вот шаги его замерли совсем близко, Алексей Петрович приглушенно кашлянул в кулак.

— Ну, Матрена, скучаешь без дела? — раздался его голос с хрипотцой. С больными своего возраста Соснов держался свободно, с ними он обращался просто, будто со старыми знакомыми. Те тоже не робели перед главным врачом, отвечали ему той же откровенностью. Да и не было у старых людей особой причины тушеваться перед Сосновым, поскольку знали его давно, с поры молодости, когда он впервые приехал в эти края, заглазно называли его «Алешкой-першалом», а сам Алексей Петрович многих стариков в округе знает по имени-отчеству.