1.
День в Атабаеве начинается на удивление рано. По углам комнаты еще прячутся предрассветные сумерки; самое, казалось бы, время для бестревожных снов. А улица в этот ранний час уже полна голосов, тут и там торопливо хлопают ворота, будто недовольные столь ранней пробудкой, рассерженно поскрипывают калитки. Выгнав скотину, женщины охрипшими от сна голосами перекликаются через дорогу. Нагоняя уходящее стадо, бежит за своей комолой коровенкой заспавшаяся молодуха, с босых ее ног то и дело спадывают наспех воткнутые мужнины полуботинки. Без году неделя, как замужем, не до скотины в такую рань, да вот непокой: в летнюю пору пастухи спешат до солнца выгнать коров на пастьбу, чтоб успели до жары схватить сочной, росной травы. Вот и спешит молодуха, незлобиво подхлестывая комолую хворостинкой, звонко шлепают по пяткам мужнины большие полуботинки, а вслед ей — смешки соседок пополам с завистью…
Прямо под окнами Фаиной квартиры раздался звук медного рожка, заставивший ее проснуться. Откинув одеяло, спросонья испуганно села она на постели, взглянула в окно поверх низкой занавески. По тесной улочке, заполнив ее всю, неторопливо тянулось коровье стадо, на разные лады позвякивая колокольчиками. Как раз под Фаиным окном стоял паренек с длиннющим кнутом, перекинутым через правое плечо. В руке у него тускло поблескивал рожок, время от времени он подносил его к губам, и тогда раздавалось печально-призывное «тру-ту-ту-у…». Но вот стадо прошло, паренек зашагал следом, витой кнут оставил в дорожной пыли неглубокую бороздку. Улица опустела.
Прикрывая ладонью зевоту, Фаина посидела еще некоторое время, сонно поглядывая в окно, затем потянулась к тумбочке за часиками. О, времени всего-то пять часов, надо же, разбудили в такую рань! Еще раз отчаянно зевнув, она спиной с размаху откинулась на не успевшую еще расстаться с теплом подушку, блаженно вытянула ноги под одеялом. Спешить ей ни к чему: успеет в больницу к девяти — и хорошо. Можно поспать еще три часа. Целых три часа! При этой мысли Фаина крепко зажмурила глаза и, подтянув колени к самому подбородку, обхватила их руками. Ей хотелось сказать самой себе: «Фаина Ивановна, спите, пока спится, в Атабаеве все равно никто никуда не спешит». Но тут она вспомнила про Тому. Ну, конечно, она тоже еще спит в своей комнатушке за дощатой перегородкой, но сон у нее чуткий. Она уверяет, что будильник ей не нужен: если с вечера прикажет себе проснуться в семь утра, так уж будьте спокойны, ровно в семь она будет на ногах. Тома не прочь иногда прихвастнуть этим необыкновенным умением, но Фаина разуверяет ее, что ничего необыкновенного в этом нет, просто в мозжечке у нее не тормозятся какие-то дежурные центры. Даже во сне. Это же известно каждому, даже в школе проходят учение Павлова о рефлексах.
Конечно, Тома сейчас спит, но ровно в семь она проснется; на цыпочках, чтобы не потревожить Фаину, соберется, позавтракает и к восьми отправится в свою школу. Ступив за калитку, она превращается в Тамару Васильевну, преподавательницу языка и литературы Тамару Васильевну Тарасову. А сама Фаина за порогом этого дома превращается в Фаину Ивановну, врача-терапевта Фаину Ивановну Петрову. Вечером, вернувшись с работы, они снова становятся друг для друга просто Фаиной и Томой.
Спит за стенкой Тома, Томка, Тамара Васильевна Тарасова, и, наверное, видит во сне ребят из своего класса. А может, что другое. Должно быть, опять долго за полночь читала в постели. Сколько раз говорила ей Фаина, что читать в постели вредно, это отражается на зрении, а Томка лишь посмеивается себе: теперь, говорит, это мне не страшно, все равно в очках, хуже не будет. Всегда она вот так, все делает по-своему, наперекор другим. Ой, да что бы там ни было, можно поспать еще три часа, целых три часа!..
День выдался погожий, солнечный, без малейшего ветерка. Поднявшись с постели, Фаина по-привычному быстро собралась, сделала себе на керогазе глазунью (этот керогаз они купили с Томкой вскладчину), взглянула на часы и заторопилась: господи, девятый час, люди давно на работе! Некогда рассиживаться, главный врач больницы Алексей Петрович Соснов не любит, если работники запаздывают на утреннюю «линейку»-десятиминутку.
Людей на улице было мало, они тоже спешили на работу. А в городе, когда она была еще студенткой, не переставала удивляться: по утрам улицы превращались в настоящую людскую реку. Из небольших улочек и проулков выбегали ручейки и ручьи, на главной улице, которая вела к большому, вечно грохочущему заводу, они сливались в один большой поток, и если закрыть глаза и прислушаться, то шаги многих тысяч людей отдавались в ушах гулом чего-то таинственного и грозного…
Здесь, в Атабаеве, с непривычки кажется тихо, до звона в ушах. Редко когда пропылит машина или басовито пророкочет трактор. В Атабаеве всего-навсего десяток улиц, три-четыре двухэтажных каменных дома, остальные сплошь деревянные.
Каждое утро Фаина ходит на работу по Садовой улице: здесь ей ближе. Улица эта самая красивая из всех остальных, вся она обсажена высокими, раскидистыми тополями. В гущине тополевой листвы уже проступает желтизна, похоже, что деревья, как и люди, тоже седеют к концу своего лета: вот исподволь зажелтел лист, затем другой, третий… Время от времени ветер срывает их, но осень надвигается неумолимо.
