Начало года - [58]

— Может, и писала, да я запамятовала. Старая память, что сито, — все насквозь… Э-э, господи ты боже мой, гостинцы-то свои я и забыла на стол поставить, уж ты прости меня, доченька! Старая, что малая, где села, там и поела, а про свою котомку забыла начисто. Помоги-ка мне, доченька…

Васса Степановна принялась выкладывать содержимое котомки и чемодана. Фаина всплескивала руками, а мать лучилась знающей улыбкой: «Помаленьку все скушаешь, доченька, домашнее — оно всегда вкуснее покупного».

— Ну, куда ты столько навезла, мама? Можно подумать, мы тут сидим голодные! Ведь не те годы, мама, когда училась и думала о миске домашней лапши. Тогда жила на стипендию, а теперь у меня зарплата хорошая, сама знаешь…

Мать вынимала из котомки бережно завернутые в чистые тряпицы увесистые куски свинины, замороженную тушку гуся, пол-литровые баночки с домашним маслом, медом, туго набитые чем-то мешочки.

— А здесь что? О-о, сушеная черника! Ты знаешь, мама, ее здесь вообще в глаза не видели, не растет. А в этом мешочке? Мята с иван-чаем? Господи, как ты догадалась, мама?

— Не забыла, доченька, как ты любила чай с мятой. Думаю, не лишнее, возьму, авось не выбросит…

— Я вижу, от всего, чем богата, привезла понемногу. Спасибо, мама! — Фаина снова, в который раз, обняла и поцеловала мать.

— Корову держите, мама? Трудно?

— Нелегко, доченька, да ведь как без коровы? Корова во дворе — еда на столе, не зря сказано. И то сказать, нынче колхоз выдал три воза ржаной соломы да воз яровой, и сама с литовкой по лесопосадке походила, воз целый сена наскребла. Легко корову продать, а попробуй, найди хорошую. Помаленьку живем, доченька, только у тяти со здоровьем хуже и хуже, за пчелами кое-как, через силу уже доглядывает… Кланялся он тебе.

Фаине стало нестерпимо стыдно: пока мать рядом, об отце и вспомнить забыла. Тому, конечно, была своя причина: с самого детства с матерью да с матерью, а отца в семье видели редко, работал он на лесозаводе в большом поселке, километрах в тридцати от дома. Наведывался к своим раз-два в месяц, а то и реже, приносил кое-какие деньги, уходил всякий раз с туго набитой котомкой за плечами. Хозяйство и ребята — все держалось на матери, та крутилась белкой в колесе. Фаина, пожалуй, и не вспомнит, чтобы когда-либо видела мать праздно сидящей на лавке. Годам к пятидесяти отец подорвал свое здоровье и, заработав хронический ревматизм и небольшую пенсию, окончательно вернулся домой. Однако путь к сердцам собственных детей оказался заказанным — слишком поздно он вернулся к ним. Так и вышло, что любовь и привязанность своих детей променял на зарплату, которую ему на лесозаводе выдавали аккуратно два раза в месяц, не то что в колхозе в те памятные годы… И Фаина, вспоминая о доме, всегда в первую очередь живо представляла мать, ей даже будто слышался ее ласковый, добрый голос, а образ отца был расплывчат и тускл.

— Ой, мама, мама, и зачем ты столько всего привезла! Подумать только, пуда полтора, не меньше!

— Так ведь не на себе, доченька, всю дорогу машина везла.

Фаина раскладывала на кухне мамины свертки, баночки, когда в сенцах застучали чьи-то шаги. Фаина продолжала свое дело, подумав, что, наверное, возвращается Тома.

— Позвольте войти к вам?

Фаина почувствовала, как ослабели ноги под коленками: Георгий!.. В замешательстве не знала, куда рассовать баночки, тряпицы, мешочки, так и осталась стоять, стараясь своей спиной загородить мамины гостинцы.

— А-а, Георгий Ильич, заходи… заходите. Извините, у нас как раз такой беспорядок, не прибрано… Пожалуйста, присядьте вот сюда…

Зная, что мать наверняка заметила ее растерянность, она окончательно заробела и не знала, за что взяться, как ей вести себя дальше. И надо же случиться такой встрече!..

Георгий Ильич сделал вид, что ничего такого не произошло, повесил шляпу на гвоздь, вбитый в притолоку двери, расстегнул пуговицы плаща, присел на свободную табуретку.

— Ого, я вижу, вы собираетесь в путь-дорогу, Фаина Ивановна? — кивнув головой на баночки, расставленные на столе, усмехнулся Георгий Ильич. — И далеко, если не секрет?

— А-а, вы об этом… Знаете, ко мне приехала мама, вы познакомьтесь… Это, мама, наш врач, мы вместе работаем… — Фаина с затаенной мольбой в глазах посмотрела на мать, словно, говоря: «Ради бога, мама, ты постарайся понравиться ему, ладно? А после я тебе все, все объясню! Только постарайся, чтобы он остался доволен…»

— О, так это твоя мать? — словно только теперь заметив сидящую в двух шагах от себя старую, деревенскую всем своим обличьем, женщину, Георгий Ильич слегка кивнул в ее сторону головой. — Что ж, очень хорошо. Соскучились по дочке? Дело доброе, доброе… Ну, рассказывайте, Фаина Ивановна, как проходит праздник в ваших палестинах? Кстати, я не вижу здесь милой, одержимой высокими устремлениями педагогички, она, вероятно, где-нибудь веселится организованно, не так ли?

Между тем Фаина металась из кухни в Томкину комнату, спешно приводила себя в порядок. Кое-как справившись с первым волнением, принялась наводить порядок на столе. Видя такое, мать стала помогать ей. Георгий Ильич, скрестив ноги, сидел на табурете, снисходительно поглядывая на суетящихся женщин. Ему льстило, что весь этот переполох вызван его приходом. Взгляд его остановился на ногах Фаины, он оценивающе подумал: «Хм, никогда не замечал, что ноги у нее такие… спортивного типа. Слишком выделяется икроножная мышца. Такие ноги не красят женщину. Не прима-балерина, нет… Лет через десяток-другой они у нее будут просто безобразными, как у матери… Дочка вся в матушку. Никуда от этого не уйдешь, не мы выбираем родителей. Наследственность, генетика… Хм, смешной анекдот рассказал сегодня предрайисполкома Урванцев: если, говорит, ребенок похож на отца — это по Дубинину, то бишь наследственность, а если похож на соседа — это по Лысенко, то бишь черт знает что… Смешно? Пожалуй, нет. И вообще черт бы побрал самого Урванцева: встретил на улице, затащил к себе на квартиру, заставил выпить четыре рюмки коньяка. Догоняет, пьянею… Интересно, где он достает коньяк, в Атабаево его вряд ли завозили за последние десять лет. А, начальство — им среди зимы достанут красный мак!.. Начальство… Черт, долго еще мне оставаться костылем для Соснова? Умный на его месте давно бы ушел, а глупый не догадается… Ну, ничего, долго ждали, еще немного потерпим. Время работает на терпеливых… А коньяк у Урванцева совсем неплохой, марочный какой-то. Живут же люди… Между прочим, жена у него фигуристая, упитанная. Чувствуется порода… Ч-черт, при желании с моей стороны она не стала бы строить из себя недотрогу. Дает понять, что хотела бы видеть во мне не только врача, но и друга. Какое у нее тугое, налитое тело, как она вздрагивает под рукой при пальпировании! Глуп ты, товарищ Урванцев, честное слово, глуп. Жена твоя так же здорова, как… Екатерина II. Ее надо заставить рожать, а ты… Черт, счастье твое, что стоишь надо мной, а не то… Впрочем, как сказано, жена Цезаря выше подозрений… И вожделений нижестоящих чинов… Хм, а коньяк действительно хорош, похоже, армянский… Чего это так долго возятся мать с дочкой? Впрочем, пожалуйста: я ваш гость, уважьте…»