Начало года - [56]
За какой-нибудь час Фаина с Томкой успели семь раз поссориться и восемь раз помириться. Наконец, Томе надоело, она ушла на свою половину и с ожесточением принялась крошить капусту для салата. Фаина заглянула к ней и ужаснулась:
— Ой, Томка, совсем рехнулась! Ну, куда ты столько, кто будет есть?
— Ничего, не волнуйся! Едоки найдутся. Ты же сама говоришь, мужчины любят на закуску салат.
— Ой, Томка, зловредный твой язычок! Известно, на что намекаешь. Кто, какие мужчины? — на всякий случай притворно удивилась Фаина.
— Мало ли кто! Думаешь, на одном твоем Георгии свет клином сошелся? Хо-хо, как бы не так! У нас в школе среди преподавателей тоже имеются особы мужского пола, примите это к сведению, уважаемая Фаина Ивановна!
Вот тебе и Томка, та самая Томка, которая чуть ли не каждый день к месту и не к месту метала громы и молнии, клялась, что терпеть не может этих мужчин и глаза б ее не видели их вовсе! Вы только посмотрите, как она взъерошилась, как наступательно поглядывает поверх своих очков.
— Ты меня просто убила, Томка! Значит, у тебя тоже есть… знакомый кто-то? У-у, нехорошая, хоть бы предупредила!
— А ты, когда начала дружить со своим Георгием, очень-то советовалась с другими! Скажешь, со мной делилась, а? Ну, молчишь? То-то. Не указывай вилами на чужой двор!
Неотвратимо назревала восьмая в это утро горячая перепалка, но в этот момент кто-то несмело постучался в дверь.
— Ну, конечно, не иначе, как к тебе! — воспользовавшись минутой замешательства, Тома успела дать последний залп. — Свои все дома, чужих не пускаем. Заходите, кто там!
В проеме двери показалась незнакомая женщина, повязанная большим черным платком, за спиной у нее громоздилась большая котомка, а правую руку оттягивал фанерный чемодан с округлыми боками.
— Тут проживает врач Петрова?
Фаина, как стояла с недоделанным рыбным пирогом, так и обмерла. В следующую секунду тесто мягко шлепнулось на пол, а сама она со сдавленным криком бросилась навстречу женщине.
— Мама!
Белыми от муки руками обняла за плечи, ткнулась лицом в грудь. С минуту постояли молча, охваченные волнением столь радостной для обеих встречи, затем оторвались друг от друга, встретились глазами, полными слез. Фаина снова прильнула к матери, принялась целовать ее в щеки, глаза, нос…
— Мама, просто не верится… неужели это ты? Как ты догадалась приехать? Почему не известила? Я бы нашла машину, поехала б на станцию встречать. Ой, мама, просто не верится! Ты бы знала, как я соскучилась! Мама…
Спохватилась и тут же торопливо принялась стаскивать с плеч матери увесистую котомку, помогла снять верхнюю одежду, усадила на единственный стул со спинкой.
— Сядь, мама, сядь, отдохни! А зачем ты с грузом поехала в такую даль? Господи, будто в Антарктиду собралась. Вечно ты не жалеешь себя!.. Ах, да, Тома, познакомьтесь, это моя мама. Ой, там у меня что-то горит, запахло! — Фаина опрометью кинулась на кухню спасать праздничный обед…
К полудню, наконец, все было готово. Все, что успели сготовить, расставили на столе, Фаина вынесла заветную бутылку с красным вином, на этикетке которой было изображено целых пять штук медалей: «Мама, это в честь твоего приезда!» В окна заглянуло солнце, в комнате сразу стало светло, радостно. Праздник! Все трое чинно уселись за стол, но и тут Фаина не сводила с матери сияющих глаз, точно все еще не веря своему неожиданному счастью. Тома неприметно приглядывалась к гостье, отмечала про себя: «Она еще не то, чтобы очень старенькая… А зубы такие белые, красивые, просто на зависть, и все целехонькие. Очень они ее красят… Глаза точь-в-точь как у Фаины. Добрая, видать, женщина, такая приветливая. Счастливая ты, Файка…» Тома подавила невольно вырвавшийся вздох. У нее из родных никого нет, с пяти лет росла в детдоме. Если бы хоть раз обнять свою родную мать, счастья ей хватило бы на всю жизнь! Но у нее из родных никого: отец без вести пропал на войне, а потом похоронили мать. Уже много времени спустя, когда она стала взрослой, знакомые из своей деревни рассказали, какой страшной смертью умерла ее мать: «Молотили на сложной молотилке, мать подавала в барабан снопы, и как это она зазевалась, — глянь, а уже подол платья намотало на главный шкив, а там и самую ее затянуло. Закричали мотористу, да разве такую махину в одну минуту остановишь?.. Перемололо твоей матушке и руки, и ноги, живого места не осталось, глядеть страшно. Из-под машины вытащили — уже не дышала. Не приведи господь такое еще увидеть… А баба она была веселая, бойкая, любили ее в деревне за характер. За расторопность свою и была поставлена подавальщицей на молотилке, да ведь кто знал, что случится такое? Кабы знать, где упасть…» После того Тома возненавидела платья с длинными подолами, стоило ей увидеть на улице приезжую из деревни женщину в длинном, почти до пят платье, как тут же перед глазами вставала мать…
