Начальник острова Врангеля - [51]

Что будет сниться ему, когда он вернется на материк, станет жить среди лесов и полноводных рек?

Наверное, приснятся ему белые снега, северное сияние, собаки, бегущие в безмолвии северной пустыни, яранги эскимосов…

Сны — это память о самом дорогом в жизни.

— А я уже устал от снов, — говорит Анакуля, потягиваясь на шкурах.

На шестом иглу они застряли. Снежный дом защитил их от пурги, и вот уже несколько дней отсыпаются они в нем — ехать дальше нельзя. Температура опустилась до тридцати градусов мороза, но у них тепло.

— Кто придумал такой хороший дом? — спрашивает Ушаков у эскимоса.

— Нанук придумал.

— Медведь?

— Медведь. Он так делает берлогу. Эскимосы увидели, давай жить в снегу.

— Ты не ошибаешься? Чем же похожа берлога на наш дом?

— Очень такая, умилек. Медведь умный. Смотри сам. У медведицы дети будут. Она роет в снегу берлогу. Дышать надо? Надо. Снег пропускает воздух. Тепло надо? Надо. Она роет так: снизу вверх. Вход внизу, теплый воздух в берлоге.

— У нее же нет печки, откуда тепло?

— Сама дышит. Медвежата потом дышат. Хорошо им.

Путешественники лежат в спальных мешках. Не вылезая из них, разжигают примус.

За снегом для воды идти не нужно — в хижине запас снежных кирпичей. Банку со сгущенным молоком разрубили пополам, молоко твердое, как кусок льда. Половину бросили в чайник. Через десять минут каждый лежа попивает чай из кружки. Перед этим съели сырое моржовое мясо с кусочками сала.

— Спасибо медведю за науку, — говорит, прихлебывая чай, Павлов, — Мне он тоже однажды помог. Убил я моржа и оставил у самой воды. Морж тяжелый, а берег высокий. Придется, думаю, рубить тушу и таскать по частям. Утром прихожу — нет моржа. Что такое? Взять никто не мог, у нас такое не принято. Смотрю — след. Я по нему наверх. И вижу: мой морж лежит. Это медведь вытащил его. Метров сто тащил, а в туше не меньше тонны. Правда, большой кусок он отъел, но я не сердился на него. За помощь надо платить, верно?

— Мой теперь очередь. — Анакуля наполовину высовывается из мешка, — Меня медведь ел.

— Где это было? — Павлов не очень-то верит. — Не заметно, чтобы медведь откусил от тебя. Руки и ноги целые.

— Зачем не веришь? — обижается Анакуля, — Не буду говорить.

Ушаков и Павлов упрашивают его. Анакуле хочется рассказать, он вскоре соглашается.

— Был еще не взрослый, только охотиться начинал. Поехал с братом. Сделали из снега дом, медведя стреляем. Брат утром ушел, я на собаках около берега еду. Медведица идет, два медвежонка еще. Собаки совсем стоять не хотят, бегут к зверю. Я остановить не могу, лед скользкий. Выскочил рядом с нануком, стреляю. Плохо попадаю. Он идет ко мне, близко, патронов в винчестере нет. Думаю, умирать буду. Упал на лед, закрыл голову руками. Слышу, медведь сзади берет за спину, поднимает. Собаки тут медвежат поймали. Нанук меня бросил, к детям побежал. Вот здесь схватил, — Анакуля показывает на спину.

— Прокусил?

— Кусал за кухлянку, до спины не дошел. Он думал, мертвый я. Я лежал тихо, не дышал.

Ушаков прислушивается. За снежной стеной тихо. Пока рассказывали они охотничьи истории, кончилась пурга.

Он вылезает из мешка, натягивает кухлянку.

— Заговорились мы. Ехать надо. И знаете что? Я бы не отказался от ломтя свежей медвежатины.

— Собаки тоже не откажутся, — подхватил Павлов.

— Анакуля знает, где есть берлоги, — сказал эскимос. — Скоро горы будут, найдем берлогу.

Горы действительно были близко. Неподалеку от них остановились — обнаружили безымянный мыс. Ушаков нанес его на карту и замер: в море возник мираж. Огромные белые дома поднялись над торосами и тихо поплыли, не нарушая строя. Потом их скрутило в жгуты, они начали быстро подниматься к небу и пропали, растаяли в голубом пространстве…

Так можно сидеть часами. Смотреть в море, на горы, следить за облаками, прислушиваться к тишине, таящей в себе нечто таинственное и мудрое.

О чем ты молчишь, Арктика? Каждый год на острове — это несколько раскрытых твоих загадок. Ты знаешь об этом? Или тебе все равно, ты слишком велика, сильна, чтобы обращать внимание на горстку людей, на их суету? Быть может, ты занята собой, своими важными делами? Но не прослушай того часа, когда человек твердо встанет на северных землях, научится в любую погоду, в любое время плыть твоими морями.

Тогда ты тоже будешь гордо молчать, Арктика?

— Не пора ли нам ехать дальше? — напомнил Павлов.

— Вот придумаю название этому мысу, и двинемся.

— А какие названия ты написал уже? — спросил Анакуля.

Ушаков перечислил названия островов, утесов, мысов и бухт.

— Умилек, — встал с нарт эскимос. — Я тебе скажу. Ты через год уедешь. Но ты не должен уезжать никогда.

— Почему, Анакуля?

— Ты оставайся здесь. С нами, с нашими детьми. Назови: мыс Ушакова. Я проеду, другой — умилек тут, вспомним тебя. Сделай, Анакуля просит. Все эскимосы попросят.

— Он прав, — поддержал Павлов. — Анакуля сказал хорошо: вы останетесь здесь навсегда.

— Подумаю, подумаю, — пробормотал Ушаков, отворачиваясь. Он отвернулся, чтобы никто не заметил, как взволновали его слова эскимоса.

К вечеру они были около горы Дрем-Хед. Анакуля воткнул остол в снег, отстегнул одну собаку.