На земле Волоцкой - [14]

Декламировали. Хором пели. Девочки под гармонь танцевали. Среди мальчиков охотников танцевать не нашлось. Перебравшись к стене на скамейку, Виктор скромно поглядывал на танцующих.

Спустились сумерки, светлые, теплые, июньские. Ребята расходились домой. Кончился последний вечер в родной школе. Каждому было как-то грустно.

Случилось так, что Виктор и Нина, не сговариваясь, оказались вместе. Виктор чувствовал себя по-прежнему стесненно, не знал, о чем говорить. Бедовая Нинка тоже была почему-то молчалива. На ней был голубой сарафанчик, темные волосы стянуты пунцовой лентой. Такой миловидной он прежде ее не видел.

— Ты не боишься, что мальчишки опять будут обзывать «жених и невеста»? — вдруг спросила она.

— А ты? — вопросом ответил Виктор.

— Ничуточки, — Нинка засмеялась и порывисто сама взяла его под руку. Но вскоре кто-то попался навстречу, и она отстранилась.

Все одноклассники уже далеко впереди. Их голоса звучат за прогоном. У тополя остановились в белом платье Галя Воробьева и в светлой рубашке Гришка Цыган. Они очень сдружились в последнее время. Над курганами ярко в серебристом ореоле желтела полная луна. От ручья возле леса доносились соловьиные переливы. В белом цвете стояли яблони, вишни.

Нина с Витюшкой медленно брели вдоль уснувшей деревни. Говорили так — о пустяках, что придет в голову — и беспричинно смеялись.

— Я буду в Рамешках учиться в 8-м классе, — сообщила она. — А ты?

— Я тоже, — сразу же отозвался он.

— Вот и хорошо. Значит, опять будем вместе. — Она снова взяла его под руку.

Хотелось Виктору сказать многое, но почему-то слова не приходили. Под конец, когда уже нужно было расходиться, он осмелел и, сам не зная почему, напомнил об их прощании и поцелуе перед эвакуацией.

— Мне казалось тогда, что вижу тебя в последний раз. Вот и решилась… — с каким-то задором ответила она.

И, растрепав ему на голове волосы, убежала Домой.

Он вернулся к себе шальной от нахлынувшей радости и до рассвета не мог уснуть. А неделю спустя, когда вечером у школы на штабеле бревен собрались мальчишки и девчонки, Нинка сидела с другим. И не подошла к нему.

А он следил издали и думал, что за все в жизни надо бороться! За девчонку, чтобы она была рядом, тоже нужно.

Но как?

11. СЕМЕЙНЫЙ СОВЕТ

Мать знала, что старший хочет учиться в восьмом классе. Знала, но до поры молчала, не отговаривала. Хотела, чтобы он сам все понял. В Ядрине только семилетка. Чтобы заниматься в восьмом классе, нужно определяться в среднюю школу в районном поселке при станции или в соседнем селе Рамешках. Но и туда и сюда — путь неблизкий: десять километров с лишним.

Разговор о дальнейшей учебе сына зашел за ужином, когда мать вернулась с поля.

— Значит, хочешь в Рамешки? — спрашивала она.

— Да…

— Где же ты там будешь жить?

Он молчал: об этом еще не подумал. Казалось, что школа будет только подальше, чем в Ядрине, и никаких особых трудностей не возникнет.

— Придется снимать тебе у чужих людей жилье.

— А я в школе буду ночевать… Мне разрешат… или домой ходить, — неуверенно возражал он.

— Глупый ты… — мать протяжно вздохнула, — только тебе с твоим здоровьем да с нашими достатками в Рамешках жить.

Сидела она на табуретке, уронив натруженные за день руки на колени. Виктор за столом. В углу притаился Алешка, слушая разговор. Сам он ни о какой дальнейшей учебе и не помышлял, только бы дойти и одолеть седьмой класс.

— А харчеваться где будешь? — продолжала допытываться мать.

Виктор уже не пытался спорить, все ниже опуская голову. На сердце было холодно. Под суровыми, справедливыми словами матери рушились его надежды.

— Значит, нужно тебя харчами обеспечивать. Нужна будет тебе справа — обувь, одежда. А где все взять?

Уже наступили сумерки. В амбаре стемнело.

— Соображаешь? — уже более мягко спрашивала мать. — Ты теперь большой, должен понимать… — огрубевшими от работы руками притянула к себе, пригладила растрепанные белокурые волосы сына.

Мать в сплющенной медной гильзе патрона зажгла фитилек. В полутемном амбаре с низко нависшим бревенчатым потолком было душно, стрекотал сверчок, на пороге кошка замывала гостей. Коптилка светила неровно, чадила. На столе лежал испеченный утром каравай, прикрытый старинным самотканым рушником. Мать отрезала сыновьям по ломтю. Хлеб — более половины в нем лебеды и головицы — был вязкий, липкий, как глина. В этом году они досыта еще не ели ржаного хлеба.

— Эх, ребятки, ребятки… Была бы мирная, жизнь, все по-другому выглядело бы. А сейчас на трудодни выдали по сто грамм — не разжиреешь. Все на фронт идет. Только корова и кормит… Войне-то конца не видно.

Мать замолкла. Начала стелить постели.

Витюшка неслышно выскользнул за дверь на усадьбу. Прислонился спиной к развесистому тополю. Хотелось успокоиться. Нет, не жить ему никогда, как живут остальные. Не жить, потому что он изувеченный. Не дружить с Ниной или с какой-либо другой девчонкой. Всегда найдется соперник, а его удел — отойти в сторону.

«Нет, не отойду!» — вслух произнес он и оглянулся. Было до слез обидно понимать — мать права: не одолеть ей новых тягот. Одна пара сапог на двоих у них с Алешкой, а из одежды только то, что на плечах. Снять ему угол в Рамешках она не сможет.