На заре земли Русской - [84]

— Дарен, любый мой!

Светлокосая девушка проворно вскочила со своей лавки, бросилась навстречу гостям, но, вдруг смутившись, отступила, заливаясь стыдливым румянцем. Дарен, все еще не в силах перестать удивляться, медвежьей хваткой сжал ее в объятиях, приподнял над полом, прижимаясь губами к ее щекам, глазам, узкому подбородку.

— Лада моя, родная, милая, солнышко мое, — шептал он почти в забытьи, даже когда наконец отпустил ее. — Да как же ты здесь оказалась?

— Я расскажу тебе, все расскажу, как одни останемся, — пообещала Невзора, устроившись на лавке подле него и водя пальчиком по узору на его влажном кафтане. — Как же хорошо, что я упомнила, куда вы уедете! А не то потерялись бы!

— Никогда бы не потерялись, слышишь? Я тебя никогда не оставлю, по первому зову приду, только ты зови, — тихо отозвался Дарен. Он все еще не до конца верил своим глазам.

Наступления ночи ждал долго, умаялся в ожидании, хотя зимой светлый день короток, а сумерки темны и бесконечны. Всю усталость как рукой сняло, товарищи и спутники разбрелись по лавкам и горницам спать, а Дарену не спалось. Он долго еще лежал на спине, закинув руки за голову, смотрел на дрожащее пламя лучины в рогатке, часто моргал, когда очертания горницы расплывались перед глазами.

В небольшом задвижном оконце, прорубленной под самой крышей, стало видно желтовато-мутный краешек растущей луны. Ненадолго она вышла из-за туч и заглянула в общую горницу, тронув ее мягким холодным светом, и вскоре снова пропала, оставляя за крохотным оконцем с отодвинутой заслонкой беззвездную и колючую зимнюю темноту. Лежа на дощатом полу и глядя снизу вверх в это окошко, Дарен невольно вспомнил Всеслава с сыновьями. Он-то сам, когда сумрак и тишина наскучат, может выйти на двор, вдохнуть свежего и морозного зимнего ветра, пробежаться до посада и обратно, когда холодно станет, а им одно спасение: такое крохотное задвижное оконце под самым потолком, настолько низким, что самому князю полоцкому, высокому и широкоплечему, едва-едва можно в рост выпрямиться. Мальчишка его младший захворал, еще когда Дарен был в Киеве… Как бы не стало хуже. Он знал, что один монах из Киево-Печерской обители тайком приносил для младшего княжича теплое молоко и настойки с ромашкой, калиной, клюквой, но этого так мало… Если бы только можно было позвать лекаря или освободить Ростиславку хоть ненадолго…

Сон никак не шел. Из-за бревенчатой стены и неплотно задвинутой холщовой занавески доносились неразборчивые женские голоса и плеск воды. Полежав с открытыми глазами еще немного, парень встал, набросил на плечи просохший кафтан и осторожно, на цыпочках направился в соседнюю горницу, где намедни гости собирались вечерять. Там было светло от лучин и свечей, жарко от натопленной по-черному печи, неожиданно шумно от стука глиняных мисок и плошек, шороха воды в деревянных кадушках — женщины и девки помладше мыли посуду. Неловко пригнувшись под невысокой деревянной балкой и облокотившись плечом на стену, Дарен остановился у входа, выискивая глазами алый сарафан с зеленой вышивкой, длинную светлую косу, завязанную такой же алой лентой, означавшей, что хозяйка ее помолвлена…

— Ступай, ступай, ты нам и без того ладно помогла, — раздался притворно ворчливый голос тетки Настасьи. Вытерев мокрые и покрасневшие от холодной воды руки о поневу, она подтолкнула растерявшуюся девушку к выходу и мимоходом стрельнула лукавым взглядом в сторону юного дружинника, который и сам не заметил, как на лице расцвела довольная улыбка.

Он увлек ее в пустые и тихие сени, бесшумно притворил дверь, все так же молча развернулся и медленно подошел ближе. Невзора стояла перед ним, переплетя пальцы замком перед собою, рассеянная и смущенная улыбка блуждала по ее разрумянившемуся загорелому личику, в полумраке видно было только светлую кожу, едва различим был блеск темных глаз и слышно тихое прерывистое дыхание. Он обещал ей никогда и нигде ее не бросать, не покидать, а теперь сам же свое обещание нарушил, но судьба свела их снова, и теперь девушка стояла молча и в счастливой робкой растерянности, глядя ему в глаза и не в силах ничего сказать.

— Как ты сюда попала? Ты ведь еще не поправилась! А что батька скажет? А люди что подумают…

— Я сбежала, — прошептала Невзора, перебив его и потупившись. — Я уже седмицу как совсем здорова. А что до отца… — она прикусила губу, опустила взгляд, мучительно краснея, — что до отца, так пускай думает, что пожелает! Невдомек тебе, почему он свадьбу-то откладывал, а я знаю! Он хотел меня в другой удел сосватать за боярина богатого! — ее голос вдруг надломился и задрожал, в нем зазвенели слезы, а глаза заблестели еще пуще. — С ним сговорился и с матерью, а мне ни слова, ни полслова! Думал, как поправлюсь, так он и… благословит… А мне с таким мужем и не жизнь вовсе! Он старик, Дарен, старик совсем, ему четвертый десяток давно минул, а мне десять солнцеворотов да еще семь! Я ему в дочки гожусь, какая я ему жена!

Невзора едва договорила и горько заплакала, рвано всхлипывая и вытирая рукавом слезы. Дарен, испугавшись, крепко обнял ее, приподняв над полом, неуклюже прижал к себе, словно укрывая. На какой-то миг она доверчиво прильнула к нему, и оба замерли, затаив дыхание.