На заре земли Русской - [81]

Святослав, тучный, русоволосый, с насмешливо-мягким взглядом синих глаз, откинулся назад, на расшитые золотыми нитями парчовые подушки. Кубок в его сильной, но нетвердой руке чуть заметно подрагивал: Святослав был уже здорово пьян. Бросив на него косой неприязненный взгляд и решив высказать все после, Изяслав поднялся навстречу вошедшим. На пороге его светлицы стояли двое монахов: один — молодой, на вид чуть меньше трех десятков солнцеворотов от покрова, глядел совсем не по-монашески смело и лукаво, другой — молча стоял, сжав руки, на шаг впереди него, совсем старик с курчавой белой бородой до пояса, в наглухо затянутой рясе, камилавке с серебряным крестом. Путники поклонились в пояс, дожидаясь позволения войти.

— Велика княжья милость, а и этим не угодил, — едко заметил великий князь, но монахи молчали, старший покорно смотрел в пол, младший — лисьими глазами скользил по широкой горнице. — Что вам, божьи люди?

— Мир тебе и твоему дому, — молодой сделал шаг вперед, снова кланяясь. — Не уберег Господь от греха, мы долго за дверью ждали да услышали, о чем вы говорили. Дозволите и нам слово сказать?

— Ну, — поторопил его Изяслав. Не похож, ой не похож парень был на чернеца монастырского: красив, хоть и узкоплеч и ростом невысок, речи говорит непростые, а во взгляде — сталь.

— Отче Феодосий сам желал бы поговорить с князем-изгоем, — негромко сказал Зорька, смело взглянув на великого князя из-под упавшей на глаза после поклонов челки, и старый инок кивнул, подтверждая его слова. — Всеслав, говорят, все-таки верующий и перед Богом умолчать ни о чем не сможет. Мы его сами и расспросим.

— О чем он расскажет вам, если уже шестую луну упорно молчит? — хмыкнул Святослав, вслушавшись в разговор. Зорька улыбнулся краем губ, пожал плечами, словно они с отцом Феодосием знали какую-то тайну, князьям неведомую.

— Постой, — поднял руку старший брат. — Быть может, нам — ни о чем, а Божьим людям он лгать не станет. Эй, Богдан!

Дверь скрипнула, в горницу сунул нос рыжеволосый вихрастый служка.

— Прикажи дозорным привести Всеслава. Мы хоть в глаза этому волку поглядим, — он мрачно усмехнулся, но в горнице повисла напряженная тишина. Богдан молча поклонился и исчез, а двое монахов прошли и чинно сели на придвинутую к стене широкую лавку.

* * *

Впервые за долгое минувшее время в поруб проник серый дневной свет, из-за долгой темноты и снега казавшийся еще более ярким, чем был на самом деле. Дверь под самой крышей отворилась, под землю спустились двое княжьих гридней и еще один киевлянин в серой рубахе и меховом кафтане; у одного в руках была свеча, и он освещал дорогу своим товарищам на узких, скользких и осыпающихся ступенях, выщербленных прямо в мерзлой земле, где человеку с трудом удавалось ногу поставить.

— Эй, князь! — насмешливо позвал один из них. — Подойди!

Спутник киевских дружинников, холоп-кузнец, ключом отомкнул цепь, которая почти не позволяла пленнику двигаться. Тот чуть слышно вздохнул с облегчением.

— Как же ты снял другие оковы? — с неподдельным изумлением спросил кузнец, мельком взглянув на руки Всеслава — темные от земли, растертые железом, но свободные.

— Аль не слыхал, что меня чародеем прозвали? — Всеслав улыбнулся краем губ.

— Будь проклят тот, что за свою власть других губит, — прошептал парень. — Ну, идемте…

Один из гридней придержал покосившуюся на старых петлях дверь. Роман вскочил, метнулся к отцу, но второй воин оттолкнул его, и он упал навзничь, отлетев на пару шагов.

— Отец!

— Пригляди за братом. Я вернусь, — пообещал князь.

В Киеве уже стояла зима. Под ногами тихо поскрипывал чистый, свежий снежок, все вокруг искрилось, припорошенное легким белым покровом. Колючий морозный ветер не давал глубоко вздохнуть: холодно становилось, от дыхания шел пар. Князь по сторонам не смотрел: не хотелось тешить себя напрасными надеждами, дразнить недолгой волей, ведь потом только тяжелее будет возвращаться обратно.

Когда Всеслав вошел в сопровождении двоих кметей в горницу, Изяслав лишь подивился тому, как тот держал себя при нем. Всеслав был суров и бледен, и чудилось в его медленной походке и гордо расправленных плечах что-то величественное, и невдомек было Изяславу, отчего не сломило его длительное заключение, отчего он не встал перед ним на колени еще ранее, прося о пощаде: он ведь должен был знать, что милости к нему не будет…

— Вот и свиделись, — неторопливо промолвил Изяслав, когда пленник подошел ближе. — Что, князь, — в голосе его зазвенела усмешка, — по-старому все? Молчишь, другом быть нам не хочешь?

— Какой же я вам друг? — в тон ему отвечал Всеслав негромко и холодно. — Или ты хочешь дружбы с изгоем?

— Признай свое поражение, и мы все забудем. Разве время нам сейчас воевать? С востока половцы, с севера — полочане… Киев — кубок с водой ключевой! А ты — яд, что одной каплей, одним словом все испортить может!

— Нет, — полоцкий князь вдруг улыбнулся. — Я — не яд. Я — кубок. Полоцк — ваша защита от литовцев и немцев, ваш торговый путь от варягов. А разве не ходили наши вои с твоими против кипчаков? Разве не ставили стену из щитов бок о бок кияне с полочанами? Аль забыл?