На заре земли Русской - [31]

— Иван Игнатьич!

Он на мгновение обернулся. Стемка стоял за его плечом, сжимая в руке небольшой изогнутый самодельный нож с резной рукоятью.

— Чего тебе?

— Сейчас сюда докатится, — парень нахмурился, опустил взгляд. — Ушел бы ты, поберегся. Сами их разгоним, а у тебя нога больная, только себя подставишь.

— Да Бог с тобой! — атаман вдруг расхохотался. — Иные мне и с двумя целыми ногами сдадут!

Стемка напряженно улыбнулся одним уголком губ и промолчал. Как раз в эту минуту затрещали ветки, послышался хруст тонкой ледяной корки под тяжелыми сапогами и плеск разбрызгиваемой воды в ручье. Красный присвистнул, оглядывая побоище: дравшихся было много, никак не менее двух десятков человек, а то и больше. Поудобнее ухватившись за крепкую ветку, Ванюха слетел с дерева и рванулся в самую гущу драки. Стемка спрыгнул вслед за ним. Он понял, что проезжавшие были с севера, по одежке: яркие алые зипуны, темные меховые шапки с высокими верхами, у иных долгополые кафтаны, отороченные мехом понизу.

Проезжавшие по лесной дороге люди были из тех, у кого в закромах хлеб и золото. За две луны жизни среди разбойников Стемка научился таких отличать, однако к должной безжалостности еще не привык. И когда один из них бросился в его сторону и попытался оттолкнуть к дереву, чтобы ему некуда было отступать, он вынужден был только защищаться. Не раз дрался в городе, но все это было не то в сравнении с тем, что творилось сейчас. И поэтому, забыв о страхе быть уличенным, он выхватил нож из-под рукава, с легкостью вывернулся из чужих цепких рук, кого-то ударил, ранил (чужая кровь брызнула на рукава алым рябиновым соком), метнулся в сторону. Придерживаясь за широкую ветку, прыгнул на кого-то третьего сверху, обхватил одной рукой за шею, другой — дернув на себя — с размаху всадил нож между лопаток. По руке потекло горячее и липкое — не своя кровь, снова чужая… Не заметил, как в опасной близости сверкнула пролетевшая стрела, а когда повернулся ей вслед, чье-то разгоряченное лезвие скользнуло по нижней части лица, и рот наполнился кровью. Стемка сплюнул, но ее стало только больше. Провел ладонью по губам — защипало. Скривился от горечи и привкуса железа во рту, но, увидев, что защитников киевского обоза не убавляется, забыл о боли, хватаясь за ветки и выступающие корни, спустился вниз, к речушке, где уже было жарко, несмотря на морозный вечер.

Атаман, сильно хромая на правую ногу, добрался до свободного клочка земли, но теперь стоял на самом краю берега и мог только отбиваться от наседавших на него со всех сторон. Стемка легко столкнул в реку слабого мужика в сером кафтане и, расталкивая толпу, бросился на помощь атаману, попутно делая знаки Левке, который никак не мог отделаться от вцепившегося в него боярского стремянного. Атаман заметил их попытку помочь, на мгновение обернулся, смахнув со лба черные волосы:

— Оставьте!

А потом вдруг рухнул, как подкошенный, судорожно вдохнув и схватившись за грудь. Стемке почудилось, что мир покачнулся и замер, даже звон оружия, плеск воды и голоса послышались будто бы в отдалении. Он рванулся вперед, упал на снег рядом с Красным, сжал его плечо.

— Иван Игнатьич! — голос не послушался, вместо него вырвался какой-то хриплый шепот. — Иван Игнатьич! Ванюха!

Но тот молчал. Под его широкой ладонью расползалось темное пятно. Правда, о мертвых думать не было времени. Стемка закрыл ему глаза, вытер испачканные руки о подол рубахи, подобрал с земли скользкий от крови нож и бросился обратно, к реке…

Очнулся только, когда щеку обожгло, как кипятком облили. Голова дернулась назад и в сторону, перед глазами заплясали чертенята: оплеуха Левкина оказалась тяжелой.

— Да угомонись ты, — прошептал он, сжав рукав рубахи товарища. — Кончилось дело. Умойся, вся рожа в крови. И пойдем.

— Куда? — тихо спросил Стемка, все еще не оправившись. В голове гудело, всей медвежьей тяжестью навалилась усталость, он готов был сесть прямо там, где и стоял, и уснуть.

— Да… атамана-отца хоронить, — нахмурился Левка. — И еще двоих, Степняка и Берестня.

Стемка к ручью не пошел, кое-как стер пригоршнями снега кровь и грязь с лица. Рубаху все равно пришла пора латать и стирать, и сейчас было не до этого. Он причесал пальцами длинные светлые пряди, стянул их в низкий растрепанный хвост обрывком бечевки и вернулся в маленький пролесок, где собрались все остальные.

Разбойники обступили погибших товарищей и стояли непривычно тихо, не было слышно ни ругани, ни шума. Ванюха Красный лежал у края вырытой могилы, и левая рука его свешивалась за край, будто он цеплялся за землю, за жизнь. Подойдя поближе, Стемка положил безвольную руку ему на грудь и тут же отошел обратно, боясь насмешек. Но их не было слышно. По чьему-то примеру все до единого разом стащили шапки, у кого были, и низко — до земли — поклонились. Рыжеволосый Данилко, мелкая, неприметная птица, снял с одного из мертвых разбойников ладные, добротные сапоги. Стемка обернулся было к нему:

— Не гневи Бога, не снимай вещей с убитых!

— А я в твоего Бога не верю, — хитро прищурился Данилко, распутывая бечевку, поддерживавшую лапти. — Ему уже без надобности, а мне обувка будет. Почто добру пропадать?