На заре - [24]

Фронтовик медленно сошел вниз, а на его место стремительно взбежал Вьюн, увидел массу людей, перед которыми впервые в жизни отважился держать речь, смутился и некоторое время глядел на толпу вытаращенными глазами. Гусочка превратился в вопросительный знак и, не спуская с паренька насмешливого взгляда, хихикнул:

— Тоже мне оратель!

— Давай говори, Демка! — ободряюще крикнул Леонид.

Вьюн подался вперед, набравшись наконец решимости, сказал звонким, срывающимся тенорком:

— Товарищи! Я вот тоже был на фронте! Вместе с Таманской все астраханские пески прошел, поховал там батька и матерь. А теперь, что ж, по-вашему, я должен без куска хлеба жить? Сунулся надысь к Пятнице наниматься, а он меня, как маломощного, в шею. А почему я худой да тощий? Да потому, что вырос под огнем.

— Ты здря не болтай, хлопче! — перебил его Гусочка.

— Не гавкай, гусь лапчатый! — махнув рукой, огрызнулся Вьюн. — До тебя мы ешо доберемся!

Толпа громко заржала. Гусочка передернул плечами, пробормотал удивленно:

— Отака жужжальница! Оратель выискался. Легше на поворотах.

— Я все хочу по порядку, — продолжал Вьюн и указал на Аминет пальцем: — Вот она вместе со мной воевала! Мы ее в астраханских песках подобрали, на снегу, меж Черным Рынком и Лагалью. С голоду помирала. А потом ешо каким бойцом стала! В атаки супротив белых ходила с нами. Спрашиваю: чем же богатеи занимались в ту пору, а? Одни дома сидели да на беде людской наживились, другие с беляками супротив Советов шли. А теперь мы к ним с поклоном: Христа ради, мол, дайте нам кусок хлеба на пропитание. Где же тут правда, товарищи? — Он проскрежетал зубами, выдохнул: — Как были они кровососами, так и остались!

Толпа одобрительно загудела.

— Вот тебе и Демка! — шепнул Доронин на ухо Корягину.

Кто-то из богачей бросил:

— Слазь, молокосос!

Вьюн резко обернулся на голос.

— Что, Перетятько, не нравится моя реча? Ты ж первейший мироед у нас в станице! Вот тебя и берет за живое.

— Ты гля, завзятый какой! — буркнул Гусочка, — Ач, вылез на ряску[74].

— Цыц, Иван Герасимович! — строго предупредил его Матяш.

А Вьюн потрясал кулаком:

— Не верьте богатеям, товарищи, таким, как вон тот, курощуп! — И он снова ткнул пальцем в Гусочку. — Остроголовый черт!

В толпе опять грохнул смех, волной прокатился по площади. А когда наступила тишина, Вьюн выкрикнул с задором:

— Правильно сказал дядько фронтовик! Надо немедля забрать хлеб у мироедов и отдать его рабочему люду!

Он проворно спрыгнул с крыльца и побежал к товарищам. Те окружили его плотным кольцом, пожимали руку. А Леонид, потрепав по костлявому плечу, с улыбкой воскликнул:

— Молодец, Демушка! Добре ты богатеев труханул.

— А чего им в зубы глядеть, — ответил Вьюн, поводя черными возбужденными глазами.

Не скрывая своего любопытства, Виктор Левицкий указал на Аминет, спросил у парнишки:

— Так ты с этой дивчиной вместе на фронте был?

Вьюн шмыгнул носом, зачастил:

— Понимаешь, мы с батькой ехали по заснеженному полю. Когда видим, сбочь дороги лежит убитая лошадь, а рядышком, подле нее, что-то шевелится в сугробе. Батько и кажет мне: «А ну-ка, сынок, проверь, что там». Я прибег туда. — Он кивнул на Аминет: — Увидел ее. Ела мерзлую конятину. Ноги тряпками замотаны, губы пухлые, а одета в рваную юбчонку да ватник.

Виктор взглянул на Аминет, и ему показалось, что в ней есть что-то особенное, чего не было у других девушек, стоящих с нею рядом.

— А где же ее родители? — поинтересовался он.

— Белые захватили их в обозе беженцев и на виду у отряда, который успел перебраться вброд через реку, повесили. Ой, что там, на другом берегу, делалось!

К столу неторопливо поднялся Гуня. Разгладив вислые усы и заложив руки за спину, он сказал густым басом:

— Товарищи краснодольцы! Наши враги не спят ни тут, в России, ни за границей. Они хотят захватить богатства Кавказа, а потом прибрать к рукам всю нашу страну. Не допустим этого, товарищи! Прежде всего нам надо за эту неделю сполна выполнить продразверстку по станице. Ну, а ежели кто пойдет наперекор, с тем круто поступим, как того заслужили Пила и Хмара. И пущай тогда на себя пеняют срывщики продразверстки.

Виктор прислушивался к веским словам председателя квартального комитета и мысленно рассуждал:

«Правильно. Богатеям, конечно, не нравится, что у них отняли власть».

Юродивый, запахнувши полы рваного армяка и скрестив босые ноги, стал у ограды, не спуская глаз с крыльца, где выступали станичники.

Корягин дал слово председателю коммуны. Доронин встал, вышел из-за стола и, выждав, пока установится тишина, сказал негромко, но внушительно:

— Товарищи казаки и казачки, иногородние! Провокаторы делают все, чтобы вызвать смуту в наших городах и селах. Белогвардейские агенты распускают слухи, что наше правительство решило силой согнать трудовой люд в коммуны. Все, мол, будут есть из одного котла, одинаково одеваться, и в коммуне, дескать, жить припеваючи будут только лодыри. Это, товарищи, ложь вражеских прихвостней.

Люди внимательно слушали председателя коммуны.

— Мы теперь все равны! — едко бросил Матяш оратору.

Доронин взглянул на него, по своей привычке сунул руку за борт пиджака.